Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье"
Любопытно и акустически продуктивно сопоставление опусов Шуберта и Валентина Сильвестрова (оно называлось "Schubert meets Silvestrov”), когда творения обоих композиторов по желанию Сильвестрова исполнялись поочередно и без перерыва, и возникающий диалог между композиторами двух столетий, мыслящими в одном русле, но, как ни крути, разделенными хронологической ментальностью, сразу обозначил задачу Кремера. Сильвестров, посвятивший Гидону Кремеру исполненный на концерте цикл "Пять пьес для скрипки и фортепиано", не боится писать почти традиционные серенады, ноктюрны и менуэты, где ностальгия по романтическому (не только шубертовскому) мышлению чуть ли не перекрывает степень романтизма оригинала. Принцип "роялист больше, чем король" дает о себе знать тем сильнее, чем сложней (а может, безнадежней) попытка нашего современника почувствовать себя на безусловном эмоциональном возвышении, там, где находились творцы, обитатели позапрошлого века. Конфликт погружения в прошлое и подспудной невозможности этого, кажется, суть композиций Сильвестрова. И этот миф о "корнях" и потерянном рае (выраженный, по словам Кремера, в отменной тональной музыке, которая живет в мире, ориентированном большей частью "на постдодекафонию и сложность электронной музыки") - нерв выступления скрипача в дуэте с пианистом Георгием Осокиным.
Другое сопоставление, совершенно иного типа, не менее захватывало.
Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье"Музыка Шуберта из цикла "Зимний путь" стала для Леонида Десятникова его очередным "макгаффином" (любимое словцо автора, термин кинорежиссера Хичкока, по смыслу - толчок замысла, "некий предмет, вокруг которого строится произведение"). "Шарманщик" дал Десятникову возможность сочинить опус под названием "Как старый шарманщик", где слово "как" - ключевое для понимания замысла. Трудно описать ассоциации, вызванные романтически-депрессивным Шубертом у романтического (по-своему) Десятникова, который, тем не менее, прекрасно знает: ирония – это романтизм наших дней. Слово "как" позволяет включить расцветку: на скупой мелодический остов шубертовской песни наворачивается довольно цветастый - и достаточно колючий – музыкальный "кокон", применительно к которому нельзя не вспомнить слова Десятникова: "звучащий предмет должен существовать как напряженное тело" а музыка, есть "параллельная психоделическая реальность".
Шуберт у композитора почти сразу уходит в тень, а на поверхность выступает иное. Кантилена, пытающаяся стать дискретной. А может, наоборот: рваные ритмы в поисках связности. Слово "шарманка" неминуемо ведет автора к наблюдению за безнадежным стремлением "низкого" и уличного стать "высоким" и "концертным". К звуку как бы "расстроенных" инструментов, которые все время стремятся "настроиться", но не настраиваются - совсем уж, до конца. И диссонансы, которые тщетно "преодолеваются" - в сторону благозвучности, но не могут быть преодолены. Как будто слепой скрипач из пушкинского "Моцарта и Сальери" играет смешливому гению, проходящему мимо. Как сообщник. И слушатели ловят ноты, роняемые в пустоту.
Это пылкая и одновременно очень рациональная музыка, которую сам композитор назвал "комментарием". Она обрывается на полуслове, как будто автор устал рефлектировать. Но мы помним, что Святослав Рихтер назвал Десятникова "Ленинградским Шубертом".
Кремер и его оркестр осваивали многослойный конгломерат с большой серьезностью. Как апофеоз существенного. Эксцентрика аккордов Десятнмкова говорила сама за себя.
Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье"Сыгранная после Десятникова музыка самого Шуберта – его Фантазия для скрипки и фортепиано (в переложении для скрипки и струнного оркестра) показала, что такое подлинное романтическое смятение. Важно, что нам сейчас оно кажется не взрывом, как современникам Шуберта, а чем-то вполне шелковистым. В двадцать первом веке давно другие представления о смятении, и тем более – после исполнения встык за "Как старым шарманщиком", норовисто сбежавшим из зоны комфорта. И прекрасно, что Кремер играл Шуберта чуть суховато: чувственно, но не чувствительно, без признаков расслабляющего "уюта" или квазиромантического декоративного "бунтарства". Что в протяжной части, помеченной автором как Andante Molto, что в финале. где простор для Presto. Так, кажется, и должно быть, чтобы Шуберт - сейчас - был признан "своим". Каждое поколение, как говорил Иосиф Бродский, знает, на что ему наводить увеличительное или уменьшительное стекло.
