― Почему нужно прийти на «Маленького принца»?
― У тех, кто не читал, будет возможность познакомиться с этим произведением, а те, кто знаком с текстом, смогут понять что-то про себя.
― По зрительскому ощущению спектакль, как и вся сказка Антуана де Сент-Экзюпери, это история для взрослых. Как Вы играете для детей?
― Непростой вопрос. Каждый раз, когда играем этот спектакль, боимся и переживаем, что дети могут не понять, не уловить серьёзных вещей, которые мы пытаемся объяснить. Текст написан очень просто, и там есть различные уровни восприятия, поэтому он воспринимается как взрослыми, так и детьми. У спектакля есть возрастная рекомендация к просмотру ― 10+. Но форма эксцентрического существования актёров, видимо, помогает детям воспринять весь спектакль с детской точки зрения. Наверное, взрослые видят в нём что-то своё, а дети ― своё. И, конечно, это большая ответственность ― донести до детей такой философский пласт.
― Перестраиваетесь по ходу спектакля, когда видите особую реакцию зрителя младше 10 лет?
― Бывают такие моменты, когда ты видишь, что ребёнок ёрзает. И у меня внутри появляется такое самокопание: где и что не так, почему ребёнку вдруг стало не интересно? Но это больше домашняя работа, т.к. на сцене я должен заниматься совершенно другими вещами. Когда видишь, что дети отвлекаются от того, что происходит на сцене, то пытаешься уделить внимание конкретному ребёнку, чтобы именно он начал смотреть. И уже его заинтересованный взгляд, горящие глаза вплетаешь обратно в действие, происходящее на сцене. Бывают такие моменты.
Такой вот воспитательный процесс происходит внутри творческого действа. Каждый артист театра юного зрителя немного педагог. Он воспитывает своего зрителя, и, в принципе, театрального зрителя, который вместе с его спектаклями будет расти и переходить на более сложные постановки, а потом и вовсе оставит этот театр в детских воспоминаниях. Хотя, если смотреть на репертуар Московского областного ТЮЗа, можно заметить, что коллектив не хочет отпускать повзрослевшего зрителя, ставя в каждом сезоне всё новые и новые истории, которые непременно найдут отклик в душе подготовленного, взращённого зрителя. И в этом плане ТЮЗу везёт больше, чем другим театрам.
― Не боитесь застрять на детских ролях и стать «лицом мальчика», как Майкл Джей Фокс из фильма «Назад в будущее»?
― Нет. Я спокойно к этому отношусь. Это часть моей профессии. И я не думаю, что это проблема. Мне самому интересно, что будет через несколько лет. Не страшит и то, что я работаю в детском театре. Это даже интересно. Когда в 23 года ты играешь маленького мальчика, Пятачка или Петушка, наоборот, интересно найти в этом что-то такое, что заинтересует детей, чтобы они реагировали, смотрели и хохотали, улыбались и задумывались, чтобы, уходя после спектакля, засыпали вопросами своих родителей. Для меня это материал для размышления. После института я сразу поступил на службу в Московский областной ТЮЗ и, признаться, до этого момента находился под властью стереотипов. Но прошло какое-то время, я познакомился с людьми, которые тут работают, и проникся атмосферой. В этом коллективе я уверен, как в преданном друге. Это команда профессионалов, которые не подведут. При кажущейся строгости художественного руководителя ощущаешь со стороны Нонны Валентиновны (Гришаевой, - прим.) поддержку, любовь и понимание. Поэтому Московский областной ТЮЗ для меня связан с надеждой. Именно этот театр даёт мне колоссальный опыт, благодаря которому я могу реализоваться и как артист, и как человек.
― Какую роль ждёте сейчас?
― Не могу сказать, что у меня сформировался образ определённой роли. Я всегда к этому относился бесстрастно, поэтому готов на всё, что будут предлагать режиссеры. Хочется, чтобы эта роль была интересная, раскрывающая личность.
― Как Вы выбрали эту профессию? Зачем Вы в неё пришли?
― Хороший вопрос, который я сам себе задаю ежедневно. Так получилось. В детстве я много времени проводил в каких-то творческих кружках: танцевал, занимался скрипкой, пел в фольклорном народом ансамбле. Театральный институт стал отличным местом, где я мог совместить все свои умения и навыки. Поэтому для меня даже не было проблемы: куда я пойду и что я буду делать дальше. Пока ты учишься, ты хочешь всё в себя впитать, не задумываясь, для чего ходишь на выставки, много читаешь, смотришь кино, спектакли. А когда ты как дипломированный специалист переступаешь порог театра, вот тут всерьёз задумываешься, для чего ты выходишь на сцену, что хочешь сказать зрителю. Где-то я слышал, что каждый литератор должен в себе сохранить ребёнка, некую инфантильность, которая поможет смотреть на мир широко открытыми глазами, удивляться и удивлять. Он должен уметь ахнуть! Собственно, как и актёр. Писатель же, когда пишет, то думает и рассчитывает, что своим произведением что-то сможет донести до человека и даже повлиять на чью-нибудь жизнь. Наверное, я могу себе ответить так же, что своей игрой и выходом на сцену я хочу что-то в человеке поменять, сподвигнуть его на размышления. И если эта попытка удастся, то это будет маленькая победа. Видимо, это и есть смысл нашей профессии.
― Творческий багаж умений и навыков ― это хорошо, но что сегодня помогает быть в творческом настрое, откуда черпаете вдохновение?
― Иногда смотрю на людей, которые работают в театре и имеют дополнительное творческое хобби, и в хорошем смысле завидую им, потому что у меня такого увлечения нет.
― Т.е. театральный институт хорошо зарядил на несколько лет вперёд?
― Нет, этого заряда может не хватить и на день. Техникой, которая была наработана в институте, конечно, можно прикрыться, выходя на сцену. Но просто техники мало. Во-первых, она всегда видна, а во-вторых, это не интересно, т.к. от техники ты сам просто-напросто не получишь удовольствия. Меня, например, может зацепить хороший фильм. Но я не понимаю, это вдохновение или эмпатия? Это всего лишь момент, к которому возвращаешься несколько раз, т.к. ежедневная суета делает твоё впечатление всё тише и бледнее. И нужно искать что-то новое, что тебя трогает, играет на струнах твоей души. В определённые моменты это может быть любовь к родителям, воспоминание о какой-то несправедливости, всё, что заставляет меня сопереживать. Вдохновение ― это сопереживание. Иначе я не понимаю, как этим пользоваться.
― В Год театра много говорят о силе театра. Нужно ли, на Ваш взгляд, откликаться на современные истории и показывать их ещё тогда, когда не произошло полного осмысления событий?
― Если в этом есть какая-то художественная ценность, художественная составляющая, если в этом есть человеческая история, которой зритель может сопереживать, то почему бы и нет. То, о чём идёт речь ― это всего лишь окантовка, обстоятельство. И когда мы выносим событие на сцену, то показываем не то, что происходило в деталях, а показываем суть, неразрешимую проблему, которую оно поднимает и которую зритель должен считать и узнать себя в ней.
― А где проще: в кино или в театре?
― Наверное, в кино. Это одновременно хорошо, и одновременно плохо. В кино есть возможность повторить то, что не получилось. А в театре такой возможности нет. Ты выходишь на сцену будто в первый и последний раз. Если захочешь повторить предыдущий успех, вряд ли он у тебя получится. Каждый спектакль, как поиск чего-то нового, поэтому самая главная особенность театра – это жизнь, здесь и сейчас.
Спектакль ― часть жизни артиста, которая становится частью и нашей жизни, когда мы проводим в театре полтора-два часа. И это время неповторимо. Разный настрой артистов, разная публика, разная реакция на одно и то же действие. Отсюда каждый спектакль будет уникален, после какого-то лопаются капилляры в глазах, а после другого ― нет чувства завершённой истории. Всё индивидуально и неповторимо. Но ценно каждое мгновение соприкосновения с прекрасным.
