В романе Казандзакиса действие происходит в двадцатые годы прошлого века, в разгар греческо-турецкой войны. Из многочисленных сюжетных линий, обилия персонажей и социально-политических реалий Мартину (сам написавший либретто) оставил главный мировоззренческий костяк. В деревне Ликовриси местные жители на Пасху традиционно разыгрывают страсти Христовы. На роль Христа назначен пастух Манольос, который проникается значением своей миссии — до внутреннего преображения. Он (подобно Франциску Ассизскому) подает непростой пример окружающим. Меняя людей (как, например, деревенскую Марию- Магдалину по имени Катерина). Выявляя перманентную человеческую противоречивость. Помощь голодным детям — у одних. Стремление нажиться на горе — у других. И духовное невежество третьих, доходящее до фразы "Нищие духом – это те, кто не учился".
Фото: Ольга КерелюкСвершившаяся, неподдельная святость — здесь и сейчас — не устраивает тех, кто привык лишь говорить о высоком, а жить, как удобно. С душевным и материальным комфортом. С догмой вместо сути. Проверкой благочестия становится приход нищих и отчаявшихся беженцев: их деревню сожгли турки. Но отец Григорий, самодовольный священник Ликовриси, не благословляет прихожан помогать голодным и всячески мешает этому. А когда Манольос, с его порывистым милосердием, тремя "апостолами" из местных жителей и стигматами на ладонях, становится, по мнению лже-пастыря, опасным для его авторитета, пастуха, как Льва Толстого, объявляют еретиком и отлучают от церкви. И фактически организуют его убийство. Кинжал в исполнителя роли Христа вонзает исполнитель роли Иуды. Но это не станет уроком. Деревня, мимолетно ужаснувшись греху, забудет его и станет привычно праздновать Рождество. Праздник на месте убийства – шанс для них или ритуал? А беженцы пойдут искать новое пристанище.
Фото: Ольга КерелюкИз сказанного очевидно, что театр решился на смелый поступок. Ведь нет гарантии, что среди публики "Пассионов" не найдутся "оскорбленные в чувствах". Кстати, чтобы этого не случилось, театр пригласил на постановку консультанта из екатеринбургской епархии. Судя по всему, консультант и постановочная команда прекрасно сработались. А конкретные указания художнику по костюмам Кевину Найту помогли избежать ошибок в одеждах греческих священников. Да и прекрасно сделанный буклет с интересными текстами помогает разобраться в музыке и замысле.
Чешский композитор пользовался либретто на английском языке (опера писалась для постановки в театре Ковент-Гарден), но в России текст перевели на русский. Посчитав, видимо, что подобные истории не должны "отстраняться" от публики через языковой барьер. И, наверно, приняв во внимание, что не все солисты смогут справиться с особенностями английской фонетики. С заменой иностранного на родной доходчивость смыслов увеличилась. Но эквитритмические трудности не всегда удавалось преодолевать, хотя бы потому, что английские слова часто гораздо короче русских.
Театр обратился к первой редакции оперы (с некоторыми купюрами для динамизма действия). Музыка Мартину – с несомненным собственным обликом, основанным на многих влияниях — от баховских "Пассионов" и хоралов (и еще более ранних опусов, вплоть до Монтеверди) до импрессионизма, корнями в музыке Дебюсси, от ассоциаций с "Саломеей" Штрауса до православных песнопений и стилизации народных песен – сочетает, казалось бы, несочетаемое. Но "пестрое" содержание увязано в единство, слагаемое из коротких (как правило), контрастных музыкальных фраз и речитативов с разными тембрами и ритмами, монтируемыми "встык", словно кадры в кино. Блок-флейта и аккордеон, тональное и атональное, экспрессионистский крик и лирическая напевность, разного рода полифония – оркестр тут, пожалуй, главное, а человеческий голос – еще один инструмент в звучании. Дирижер Оливер фон Дохнаньи и оркестр екатеринбургского театра показали высокий класс, оперируя этими переменчивыми сложностями. То же можно сказать о большинстве солистов. Браво Евгению Крюкову (Манольос), Александру Краснову (отец Григорий), Михаилу Коробейникову (отец Фотий — глава беженцев), Наталье Карловой (Катерина) и другим – всех, к сожалению, не перечислишь.
Фото: Ольга КерелюкНесмотря на внешний реалистический ряд, Мартину, создал, по сути, притчу. Но режиссер Тадеуш Штрассбергер не стал искать в опере повода для метафор и аллегорий, полагая, видимо, что история о вновь распятом Христе — сама по себе притча. И она требует недвусмысленного высказывания. Режиссерский метод в "Пассионах" – наивная иллюстрация, созданная с неукоснительным благочестием. Точь-в-точь (и это важно) как в деревенских пассионах, которые разыгрывали жители Ликовриси. И еще — буквальное (даже слишком) воплощение идеи о том, что главное с душой человека решается в повседневной жизни. Ну, и театр мог исходить из того, что потенциальная зрительская аудитория не готова к большой доле условности — применительно к такой теме.
Из спектакля исчез Комментатор – предусмотренное в либретто лицо от автора, его заменили поясняющие титры на экране, поверх гористых пейзажей, выдержанных в черно-белой эстетике старой кинопленки. Действие происходит в пространстве с белесыми стенами и деревянными балками. Это деревенская церковь? Таверна (как в первой картине)? Или всё-таки макет мироздания — по принципу "великое в малом"? Толпа жителей весьма пестра: национальные костюмы, городская одежда, но этнография — в широком смысле слова — рулит, даже не по количественному признаку, а по тотальному смыслу картинки. С брынзой и ракией, бутафорским осликом для мистерий, тестом в руках Катерины и курением кальяна. С простертыми напоказ иконами и хороводами на деревенской свадьбе. Старухами в черном, сидящими у стены. И деревянным крестом, который тащит Манольос, наглядно воплощая принцип "нести свой крест".
Фото: Ольга КерелюкИстория о вновь распятом Христе у режиссера (он же – сценограф) колоритна, но, может быть, слишком локализована во времени и пространстве. Тут – театральная опасность, частично реализуемая: обилие сценических деталей этого времени и этого пространства может "пригвоздить" вневременной смысл зрелища. Быт способен заслонить бытие. Проповедь обернется лобовым подходом.
Можно спорить, насколько в данном случае оправдано такое само-"умаление" режиссера. Но история, придуманная греческим писателем, положенная на музыку чешским композитором по англоязычному либретто, переведенная на русский язык и поставленная на Урале, несет недвусмысленный общечеловеческий посыл. Как протест против лицемерия ("между тем, что политические и религиозные институты говорят и что делают – огромная разница" — слова Штрассбергера на презентации оперы в Москве). История о том, что никакие слова не могут быть важней дел. И напоминание, что человек — то, что он сам из себя делает. Выбирая путь.
