Как поэт Лета Югай публиковалась в журналах "Новый мир", "Звезда", "Октябрь", "Дружба народов", "Новая Юность" и др. У нее вышло несколько поэтических книг, в том числе: "Между водой и льдом" (М.: Воймега, 2010), "Забыть-река" (М.: Воймега, 2015). Была лауреатом престижной премии для молодых авторов "Дебют" 2013 года. Участвовала в семинаре поэзии проекта
"Путь в литературу. Продолжение" 2019 года, реализованного за счет Фонда президентских грантов.
Лета Югай – одна из тех нечасто встречающихся поэтов, чей поэтический мир населен не только ею самой и близкими людьми, но и другими – иногда и не из человеческого мира вовсе.
Сотрудники
У Никодима были сотрудники,
Всё-то за него делали.
Огород — ни травинки, ни прутика,
Вся изба от мытья белая.
Ненароком заглянешь домой —
В доме всё кипит от работы,
Ходит будто само собой.
(Что хорошего, сплюнь, да что ты!)
Подопрёт спиною забор,
Хлеба им наломает в крошку —
А они все как на подбор,
Те сотрудники, ростом с кошку.
В сапогах и в рубашках синих,
Что солдаты иль гимназисты.
Ну а мордочки-то крысиные,
Рожки маленькие, неказистые.
Уж как он их отдать хотел,
Соберёт, завяжет в тряпицу:
"На, бери!" Из-за этих дел
С ним никто и не стал водиться.
Так и помер совсем один.
На дороге нашёл прохожий:
Посинел, лежит Никодим,
Только ходят бугры под кожей.
Пригляделся — Господи свят! —
Гимназисты-те влезли в тело
И грызут его, шевелят:
Дай нам дело, дело нам, дело…
Леший
Он идёт выше всех деревьев, подобен чёрной горе,
У него на руках морщины, глубокие трещины на коре,
Нереальный, как будто ландыши в январе.
У него между пальцев мох, на коленке гриб моховик,
Под лопаткой гнездятся совы, но к этому он привык,
Он несёт в руках девочку, дедушко лесовик.
Её мать в сердцах сказала: "Леший тебя неси!"
Вот она тряпичной куклой на ветках его висит,
По щекам её листья бьют, дождичек моросит.
И ей чудится: руки его становятся горячей,
Она пьёт его речи — чистый лесной ручей.
Так носил её над землёй тридцать дней и тридцать ночей.
Это вам не соседские парни, не сестрин жених балбес!
Он был ангелом, а потом падучей звездою — недаром бес.
Кто куда попадал: овинник — в овин, полудница — в поле. А этот — в лес.
Он был ангелом, но сгорел в атмосфере и почернел,
У него под кожей земля, под землёю мел.
"Знаешь, девочка, как ты мила, как личика сахар бел".
Вынес прямо к деревне. Бабы нашли, кричат:
"Похудела-то как: одни глаза да кости торчат!"
Ну а сам пошёл к лешачихе, собирая орехи для лешачат.
Случай
Не, не буду, даже не вспоминай.
И пришла тебе при чужих охота!
Этот случай был — мой отец Ермолай
(Ермолаевна я) шёл домой с работы.
А у них собрание к посевной,
А в деревне пиво варили. К ночи
У него было выпито. Был хмельной.
Но вообще-то не пьющий он был, не очень.
Шли и видят: баба спит у реки,
Под кустами, подол задрался. Ну вот,
Стали подбивать его мужики:
"А поставь-ка ей печать на живот!
Пропечатай её".
Председателем был
Мой отец и печатку носил с собой.
Ну, поставил печать ей и позабыл.
А наутро ему: "Пришли за тобой.
Ну доку´мент нашёл, ну билютень!
Полномочий превы´шенье, если проще".
Он не стал дожидаться, а взял ремень
И вон там удавился в осиновой роще.
Научил его бес-от, подговорил.
Бес захочет — сладит, как ни старайся…
А никто и не знал: сосед пошутил,
Мол, пришли за тобой, давай собирайся.
Баба Галя
* * *
Выпейте по пять капель,
сейчас принесу винця.
Тирили-тирили
А то ходила на праздник в учительскую семью.
Сидят все такие культурные,
ну, думаю, сейчас вам устрою.
Тирили-тирили
Вышла, вернулась.
Ботинок с левой ноги на правую ногу,
и носами в разные стороны.
Вилкой так в кого ткну "Тебе – выпить!".
Напела писён-то с матюками.
Они смеются.
Под утро все учительницы матюкались хорошо!
Тирили-тирили
Да что вы лачете, как котёнки!
Допивайте.
Зла на меня не оставляйте.
Тирили-тирили
А то на похороны зовут.
Прихожу, все такие культурные, и не ревят.
Стоят, да и всё.
Тирили-тирили
Запричитаешь, так всем и жалко, всех расклевишь.
Сердцу тяжело, дак как без причёта?
Тирили-тирили
Хоть клубники поешьте. Мелкая в этом году.
Этакие вши, не хочется и собирать.
Тирили-тирили
По мужу ревела, никак остановиться и не могла,
к бабке ходила.
Он хороший был, когда трезвый.
Тирили-тирили
А как пьяный, запустит в меня тазом.
Ой, бабоньки, говорю,
я сегодня работала влатарём,
перво место заняла!
Тирили-тирили
А то замахнётся, а я и бежать.
Ой, бабоньки, говорю,
я сегодня работала бегуном,
перво место заняла!
Тирили-тирили
А назвали Галиной.
Была у нас деушка, умерла.
Баушка сказала: назови Галиной, может, и эта умрёт.
Я ж одиннадцатая, кормить-то нечем.
Тирили-тирили
Ну с Богом, девки, красивые, счастья вам!
А то так ночуйте, не жалко!
Я бойка́я, я вам сколь хошь напою.
Тирили-тирили
Тирилирили
Тирили-тирили
Баба Манефа
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! А Вы с нами не поговорите?
— Идите отсюда, говорила же: по субботам нельзя ходить!
По субботам баня, дети скоро приедут. Ничего не скажу.
Заходит в дом, закрывает дверь.
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! А почему вербы над дверью?
— А защищают. Срываем их и крестим.
Садится перед окошком, кричит сквозь стекло,
тюлевые занавески, крупные розовые герани.
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! А крестите в церкви?
— А говорим словами: "боже-святый-боже-крепкий-боже-бессмертный-помилуй-нас".
Они и окрещены.
По стеклу плывут облака. Синее небо, острое солнце.
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! А мёртвых когда поминают?
— А до обеда.
Это уж я как-то пришла после работы, там всё зашумело…
Слова, словно капли, становятся чаще: дождичек, ливень, река.
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! А в какие дни?
— Девятого мая хожу. Раньше стопку ставили,
теперь сами не пьём. Так, печенье.
Резной наличник с красными звездами словно рамка для фото.
— Ба-ба-Ма-не-фа-а! Так хорошо говорите. Выйдите на крылечко!
— Да что же вы окаянные, некогда мне с вами!
Уходит топить баню. Облака продолжают плыть в пустых стёклах.
Урок чистописания
Отец не держал обиды на советскую власть.
Можно сказать, камня за пазухой не хранил.
Переписывая набело: любил.
Может быть, чего и хотел рассказать, но мать ему не давала.
У матери и своя мать, моя бабушка, тоже сидела.
На полях: она была очень честная, даже слишком.
Дала зерна двум солдаткам с детьми,
Кто-то и настучал.
Всех троих посадили.
Переходя к главному тексту:
И мать написала письмо т у д а.
А почерк у нее был, такой ровный, красивый, что загляденье!
Через полгода выходит как-то из школы, а там бабушка,
Похудевшая, в отрепьях, стоит поодаль.
Смотрят друг на друга, а обняться не смеют (мама учительница, мало ли что).
Так бабушка и пошла в свою деревню еще пять километров. А мама обратно в школу, Вести урок: "У Шу-ры ша-ры. Ма-ма мы-ла ра-му".
Много ведь писем писали, говорят, не все читались,
А её – такое красивое, ладное, загляденье – прочитали.
Вывод: (мама всегда говорила) учитесь красиво писать, учитесь, учитесь, учитесь.
Вот мы выучились, разъехались.
И никакой в нас обиды.
Вот это мама. Вот это мама с отцом.
А бабушкиной фотографии не сохранилось.
***
Девушка открывает сумку, ручка, тетрадки, зеркало, конституция.
Спрашиваю: "Вы сдавали зачёт по праву?" Отвечает: "Нет, она меня охраняет.
Если меня захотят задержать, я посмотрю статью 51, я скажу им: я имею право с вами не разговаривать. Конституция – это что-то скорее оппозиционное".
"Так её всегда с собой и носишь?" "Так ведь она лёгкая".
... Девушка против толпы омоновцев,
Аки против бисов с нательным крестиком,
Против водоворота – держась за лучик-соломинку,
Всё время готовая
Сказать им, тем, которые...
И в тёмном лесу, и буйном море, и на московских улицах,
нет ничего надежней и крепче, чем лёгкое,
если носить его постоянно,
с верой
в добро
и справедливость.
***
Луч,
На закате срезавший верхнюю ветку дерева,
Снежинки, невероятной чёткости,
Имели смысл, когда мы показывали на них друг другу .
Ягоды становились сладкими в момент, когда ими угощали
Ты меня, а я тебя,
И целовали в ладошку,
Мама,
А когда я была одна,
Я не знала, что делать с этими
Остроносыми собаками,
Севшими на руку бабочками,
Школьными мелочами,
Не знала, как есть эти ягоды.
И тогда я научилась заготавливать их в стихотворения .
Стеклянная банка формы, немного языковой игры для консервации,
Главное сохранить свежесть
Для относительной вечности,
Пока не донесу до тебя,
Или наших гостей,
Ягодные года, ведра впечатлений...
Было странно, когда кто-то спрашивал "стихи – это Ваше призвание ?".
Было сложно, когда кто-то целовал мои руки, но не ел моих ягод .
Я учусь поедать все это сама, с ветки:
Орехи решенных задачек,
Чернику тёплых закатов,
Барбарис недоразумений.
Уговариваю себя: если о чем-то нельзя написать смс, просто переживи, съешь с куста
(такого вкуса как
прямо с ветки не бывает никогда после).
Я возвращаюсь из экспедиции, ты снимаешь куртку, чтобы постирать, достаёшь из кармана крошки,
бумажки и несимпатичный блеклый комочек.
Это белый шиповник, раньше у нас рос под окном, потом его выкорчевали, чтобы провести трубы.
Я увидела и захотела привезти тебе, но он сморщился и завял.
Ты говоришь, что он еще пахнет, и относишь в комнату, полную моих зарисовок за последние 30 лет,
прикрепляешь в уголок картины.
В комнату, в которой я теперь бываю так редко.
***
Соседка выполола молодую здоровую лебеду.
Я её принесла и посадила у нас на грядке.
Посмеялись, но разрешили. В саду,
Где живёт ребёнок, странности происходят в штатном порядке.
Летом она разрослась огромным кустом,
Серебрила руки, по вечерам показывала небылицы.
"А в войну её ели …" – "Кто? Зачем?" – "Узнаешь потом.
Всё равно узнаешь, куда тебе торопиться".
***
У этого дерева необъятный обхват ствола:
Улитка шла четырнадцать суток и всё же не обошла.
У этого храма четыреста шрамов в неровной коре:
Булавки, монеты, вросшие в кожу, будто жуки в янтаре.
Под этим вязом всегда начало июня и ветерок,
Он любит стоять у дорог, звать путников на порог.
И каждого выслушать и пожалеть готов,
На это ему восемьсот раскрытых листов.
Хоть каждый волен рубить его в угоду лодке или костру,
А всё же дерево остаётся нетронутым поутру.
