Георгий Антонович, чувствуете ли вы себя частью великой эпохи отечественного кино?
Конечно чувствую. Переживаю. Страдаю даже, если хотите. Сегодня очень мало внимания уделяется культуре. Театр сильно меняется.
У меня недавно был случай на одном спектакле. Один режиссёр мне говорит: "Зачем это переживать, когда все знают, что вы артист". Я тогда спросил его, смотрел ли он картины, получившие "Оскар". Когда актёры переживают – получается настоящее кино. Все картины, награжденные "Оскаром" очень правдивые. Их основа – система переживания Станиславского. Основой театра всегда был актёр – его личность.
Стихов сейчас вообще нет! Как так – в России нет стихов. Это смешно. Их не читает никто со сцены – не модно. Зато стало модно заниматься шоу-бизнесом. Эта культура и для людей-то не очень нужна. Развлекают, чтобы никуда не ходили, сидели дома и смотрели, кто с кем спит. Недавно ведущий одного из телеканалов сказал: "Интересно, а что будет делать Шукшина в кровати с Алибасовым?" Это же пошлость. Я тоже могу выругаться матом, даже не выругаться – разговаривать матом, но никогда не позволю себе этого в кино или на телевидении, или в театре. Как-то я ехал в трамвае, давно это было, и зашел какой-то мужик, с виду солидный, но, видимо пьяненький, и начал ругаться матом. Сидят женщины, дети. Я обратился к нему, а он мне отвечает: "Собчак можно, а мне нельзя?".
Фото: Дмитрий ГлебовИскусство должно воспитывать?
А для чего тогда нужно телевидение? Только транслировать информацию – что происходит? Реклама наша ужасающая. Она не выдерживает никаких художественных мер. Островский, наш замечательный драматург, сказал: "Мера – это и есть искусство".
Ищут скабрезность какую-то. Недавно я снимался в программе "Судьба человека". У меня брал интервью Боря Корчевников. Интересный парень, но постоянно задавал мне очень интимные вопросы: чем болела жена, как долго… Разве в этом судьба человека? Судьба человека в том, как он родился, как вышел в люди, каким стал – хорошим или плохим. Бывает и так, что был порядочным человеком, а потом попал в плохую компанию, и всё…
По вашим наблюдениям, сейчас молодым актёрам живется легче, чем в советское время?
Молодым сегодня негде показаться и проявить себя, кроме театра. Раньше были шефские концерты – артисты готовили номера, читали.
У меня были тысячи шефских концертов. Мы выступали в армии, и по Германии ездил раза четыре, наверное. По месяцу. Ездили Копелян, Лавров, Ковель, Макарова. У нас с армией всегда была очень хорошая связь. 9-го мая мы всегда все билеты отдавали в наш военный округ. Показывали какой-нибудь хороший спектакль, чтобы этим ребятам было интересно. У нас ведь много военных училищ.
Почему важно показывать спектакли военным?
Потому что они – военные. Знаешь, что такое тюрьма? Я вот очень много выступал в тюрьме. Для военных это тоже своеобразная тюрьма, потому что целый день нужно быть, как говорится, "на стреме". А еще я работаю в Комиссии по помилованиям при президенте. Тоже очень интересно. В тюрьме ведь не все плохие сидят.
Фото: Дмитрий ГлебовКак давно вы работаете в Комиссии по помилованиям?
Уже 4 или 5 лет. Комиссия состоит из 11 человек. Я простой артист, а там академики, директора крупных предприятий, ученые. До меня там даже был батюшка. Он всегда читал молитву перед тем, как они собиралась начать работать. Теперь его нет, и председатель объявляет минуту молчания. Нам дается до 10 дел, с которыми мы должны познакомиться. У каждого заключенного есть право – отсидел половину срока, можешь написать о помиловании. И мы решаем, помиловать человека или нет.
Очень ответственная работа.
Безусловно. Почему минуту молчания дают? Чтобы сосредоточиться, честно подойти к вопросу. Если что-то не получается, допустим, голоса разделились, кого-то посылают к этому заключенному, он с ним беседует, потом докладывает нам. Например, что этот человек положительно себя ведет, и не такое он страшное преступление сделал, чтобы не быть больше полезным обществу. Мы пересматриваем это дело и выносим решением. Потом уже думает президент или его помощники – подписывать помилование или нет.
Был старик, и он убил свою жену на машине. Врезался в дерево. Ему дали 4 года. Еще одного лейтенанта освободили. Его вина в том, что он просто сбежал из армии в эти страшные 90-е годы. А тогда условия очень сложные были. Жены уходили от офицеров. Я знаю об этом, потому что даже в 90-е годы мы продолжали ездить в воинские части, выступали, в том числе и в горячих точках.
Мне за работу в Комиссии деньги не платят. Мне это интересно. А потом я стал в тюрьме выступать.
Что вам это даёт?
Любое выступление – это общение. Без общения человек не существует. Я в женских тюрьмах бывал и в мужских, страшных… Вы думаете, там какие-то жлобы сидят? Ничего подобного. Много сидит, например, растратчиков. Я приношу туда свои фильмы на дисках, показываю им. Помню, однажды мне очень помог с техническими сложностями паренек, Володя. Уходя после концерта, я говорю начальнику тюрьмы, что жалко, что забыл попрощаться с этим Володей. И мне рассказали, что Володя замечательно разбирается в компьютерах, умный и интеллигентный парень.
Фото: Дмитрий ГлебовЧем тюремная публика отличается от той, что приходит в театр?
Они многим обделены. Помню, когда первый раз пришел в женскую тюрьму. Это произошло где-то в 70-х годах, в Выборге. Тогда у них никакого телевидения не было. Сейчас есть, конечно. Но все равно – восприятие искусства у них обостренное. Такая тишина стоит. Искусство лечит, сцена лечит. Нужно, чтобы они почувствовали, что ты свой человек. Что ты не пришел их чему-то учить, казнить или миловать. Ты пришел поговорить с ними, показать то, что умеешь. Они всегда очень интересные вопросы задают.
Какую из картин со своим участием вы считаете самой недооценённой?
"Интервенция" пролежала на полке несколько лет. "Женя, Женечка и "катюша", оставалась там еще дольше, по-моему, 20 лет. Были и другие картины со схожей судьбой. Если бы они пошли, возможно, я бы не 214 ролей в кино, а все 300 сыграл бы. Обидно. "Женя, Женечка и "катюша"" – картина обаятельная, нежная. Война в ней показана с юмором, и немцы здесь не такие дураки. У нас немцев иногда показывают полными идиотами, но ведь победить дурака просто. Совсем другое дело – победить умного человека. Это только повышает ценность победы.
Детские фильмы занимают в вашем творчестве особое место?
Приходит ко мне как-то пожилой мужчина и говорит: "Вы – мое детство!". Когда я рассказываю о фильме "Новогодние приключения Маши и Вити", люди начинают улыбаться. Видимо, он действительно воспитывает что-то хорошее. Я не встречал ни одного человека, который бы не видел этой сказки.
В то время ставилось много детских фильмов еще и потому что всем затыкали рот. Скажешь что-то свежее – и ты уже враг народа, не наш. А в сказке можно высказать что-то такое, чего не заметят обком и горком.
Сейчас вроде бы свобода. Но недавно у меня брали интервью, и тот человек сидел на том же самом месте, где и вы сейчас. Я стал говорить о чем-то наболевшем, а он меня прервал. Сказал, что про политику не надо – у них это запрещено. Может, конечно, только у них запрещено.
Говорят, что на съёмках "Маши и Вити" царила удивительная атмосфера.
Фото: Дмитрий ГлебовПрекрасная была атмосфера. Очень хороший режиссёр был, с юмором, бывший фронтовик, переводчик, Игорь Усов. И вот он как-то мне говорит, слушай, у меня кота нет. А у меня был друг Саша Боярский, старший брат Миши Боярского. У нас с Сашей была настоящая мужская дружба, и моя мама считала его своим третьим сыном. Я и говорю режиссёру, у меня есть человек с усами, очень на кота похожий, поет и уже известный артист. Так в этом фильме оказался Михаил Боярский.
Я слышал, что вы играли Швейка, но не нашел этой роли в списке постановок, в которых вы принимали участие.
С этой ролью я пробовался в БДТ. Швейк мне тогда очень нравился. Маленький. Думают, что он какой-то дурачок, а он, оказывается, умнее их всех вместе взятых. И говорил он так искренне – правда была стопроцентная. Отличная сатира. 4 года я ходил по всем библиотекам Ленинграда и переписывал себе слова Швейка из разных переводов книги. Сначала я сделал номер на четверых, потом на троих. В конце концов сделал его на двоих. Мы играли вместе с Ваней Краско. Он играл всех, а я – Швейка. Застегнул воротник пиджака на булавку – получился Швейк. И когда мы показывали здесь эту сценку, Георгий Александрович Товстоногов со стула сполз от смеха, когда Швейка испытывали у врача, и Краско, игравший доктора, молоточком бил меня по ноге. Вот ударьте меня по ноге!
(После секундной паузы я послушно ударил, а рука Георгия Антоновича взлетела вверх, демонстрируя безупречные швейковские рефлексы.)
Потом доктор поворачивался ко мне спиной, а я в этот момент бил его ногой под зад. У Георгия Александровича чувство юмора было отменное.
Фото: Дмитрий ГлебовРаз уж мы заговорили о Товстоногове… Каково было с ним работать?
Была у нас постановка – детская сказка "Снежная королева". И мне дали в ней роль. Я должен был играть принца. А как его сыграть? Тем более, что в тексте ничего особенного о нем не было, никаких переживаний. Они там просто разговаривают. И вот я сижу с короной этой и говорю: "Георгий Саныч, чего-то не получается". Он на меня строго посмотрел и спрашивает: "Чего вы гнусавите?". Я повторил уже другим голосом: "Георгий Александрович, не получается!". Тогда он говорит: "Жора, принц был гнусавый". Этого было достаточно.
Он все видел наперед, знал где будет стоять скамейка, стул. С ним было интересно, легко очень. Зажатость была какая-то поначалу, но потом пропала. Он очень просто и коротко объяснял. И объяснял главное – суть. Он мог дать зерно роли, из которого актёр потом создавал образ.
Самое главное, чему вы у него научились?
Любить театр. В нашем театре еще осталось что-то от Товстоногова. Басилашвили и Фрейндлих – колоссальные звезды. Очень умные и талантливые люди. Алиса Бруновна умеет говорить, как говорят люди в быту. Это здорово, к этому надо стремиться. Веришь ей, что это не Фрейндлих, а та героиня, которую она играет. Гена Богачев сейчас, к сожалению, в больнице лежит. Замечательный актёр. На моих глазах вырос. И Басилашвили тоже. Когда я пришел, он что-то такое играл. И вдруг Георгий Александрович дал ему сыграть в "Трёх сёстрах" – это все изменило. О театре можно долго рассказывать.
Фото: Дмитрий ГлебовДовольны ли вы своей работой в современных сериалах? Например, в "Улицах разбитых фонарей".
До меня в этом сериале был очень хороший артист – Юра Кузнецов, который здорово играл "Мухомора". Его все знают. У меня был герой – "Кефирыч". И стояла задача – сделать так, чтобы хотя бы было не хуже. Я посмотрел сериалы – начальники, полковники ругаются. Я, будучи младшего звания, не выдержал бы и ударил по морде, если бы со мной так разговаривали. Я решил так – мой герой уже старый человек, который не должен быть в милиции, но у него имеется большой опыт. Значит остальные персонажи – это мои дети, я должен их воспитывать, что-то им передать, показать это на своем примере. И мне кажется, я ничего не испортил в "Фонарях".
Сериалы дают актёру заработать. К тому же, актёры – это люди, зависимые от случая. Человек может всю жизнь работать в театре, и только к концу жизни его возьму в кино, и все скажут: "Мама родная, какой артист!".
Насколько я знаю, у вас немецкое происхождение. Вы никогда не чувствовали себя в России немного иностранцем?
Всегда чувствовал себя только русским. Я крестился два раза. Дело в том, что отец говорил, что крестил меня втихаря. Тогда нельзя было. А потом мы с первой женой пришли на Серафимовское кладбище, там церковь хорошая, а мы рядом жили – на Черной речке. И там мы покрестились. И крестил нас потрясающий человек – отец Константин. Он бывший актёр Пушкинского театра, мы даже пересекались с ним на концертах. Я родился в России и был таким же как все. Я считаю, что все евреи, поляки, украинцы – русские, если родились здесь. У меня нет тяги куда-то поехать. Я люблю Германию и Польшу, я видел всю Европу, побывал во всех столицах, но лучше Петербурга нет ничего. Грех уезжать отсюда.
