Тогда, как вспоминают, произведение все читали, обсуждали, спорили. Поэт-пародист Александр Иванов написал пародию "Панибратская ГЭС", начинавшуюся так:
Быть может, я поверхностный поэт?
Быть может, мне не стоило рождаться?
Но кто б тогда сварганил винегрет
из битников, Хеопса и гражданства?!
Дальнейшая судьба вещи оказалась не очень-то счастливой. Она вышла в одноименном сборнике 1967 года, а потом не переиздавалась — притом, что отрывки из нее печатались, к примеру, в хрестоматии "Современная русская советская литература", в разделе "Ленинская тема в современной литературе" (тиражом два миллиона экземпляров!).
Почему вещь оказалась не ко двору в позднесоветские времена — совершенно понятно: она вся проникнута антисталинским пафосом, который после 1964 года стал отовсюду деятельно вымарываться. Да и Холокост, о котором в поэме огромная глава, власти старались не упоминать. Последний раз произведение, по-моему, печаталось в перестройку, в 1990-м году, плюс в многотомном собрании сочинений.
В принципе и сегодня: издатели, как я вижу, с удовольствием публикуют стихи Евтушенко (как и Вознесенского, к примеру), но только не эту вещь.
Я перечитал ее — и, знаете, наверное, обидно для памяти автора, но правильно ее не перепечатывают. За исключением двух-трех-пяти лирических отрывков она устарела. Весь этот комсомольский пафос покорения Сибири, романтики трудных дорог сейчас смотрится примерно, как агитплакаты советских времен с мускулистыми рабочими — с теплой ностальгической усмешкой.
Но когда поэт вдруг сбивается на лирику, это до сих пор звучит. До сих пор звучит
хрестоматийное начало (как раз оказавшееся в первом книжном издании на моей любимой 69-й странице):
Поэт в России - больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем,
в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Звучит другое — откровенное, сокровенное:
За тридцать мне. Мне страшно по ночам.
Я простыню коленями горбачу,
лицо топлю в подушке, стыдно плачу,
что жизнь растратил я по мелочам,
а утром снова так же её трачу.
Или явная фронда, замаскированная в "Песню (египетских) надсмотрщиков":
Опасны,
кто задумчивы.
Всех мыслящих -
к закланью.
Надсмотр за душами
важней,
чем над телами.
Что о свободе грезить?
Имеете вы, дурни,
свободу -
сколько влезет
молчать,
о чём вы думаете.
Но многочисленные вскрики и апелляции к партии и лично Владимиру Ильичу как противовесу культу личности часто производят скорее комическое впечатление:
Но Братская ГЭС
в свечении брызг
грохочет потоком вспененным:
"А ты в историю снова всмотрись.
Тебе я отвечу Лениным!"
__
Шатаясь, шёл я с Лениным проститься,
и, как живое что-то, в рукавице
грел партбилет - такой, как у него.
—
Воет метель,
завывает.
Мороз ходоков
корёжит,
и Ленин
себя забывает -
о них
он забыть
не может.
---
В минуты
самые страшные
верую,
как в искупленье:
всё человечество страждущее
объединит
Ленин.
—
Была Россия -
первая любовь
грядущего…
И в ней, вовек нетленно,
запенивался Пушкин где-то вновь,
загустевал Толстой, рождался Ленин.
Хотел посчитать, сколько там упоминается "Ленин", "партия", "коммунизм", однако в легальном доступе поэмы нет, в Литресе или Букмейте ее к прочтению даже не предлагают. Видимо, по одной простой причине: интерес к ней отсутствует.
Так египетская пирамида, неоднократно воспеваемая в поэме как противовес нашенской Братской ГЭС, давно стала памятником. Текст Евтушенко теперь тоже воспринимается скорее как памятник тем, прежним оттепельным временам.
Сама-то Братская ГЭС, в отличие от пирамиды (и поэмы) до сих пор работает — приносит свет и тепло.
