Поиск глобального обобщения – штука неблагодарная, но русская литература к ней почему-то неизменно тяготеет. В художественной реальности, "национальные", так сказать, черты которой закладывались десятилетиями, всегда прослеживается путь от частного к общему, от человека – но не к сверхчеловеку, а ко всему, что лежит за гранью человека как такового. И в этих условиях трансцендентные понятия правды, бога или смысла приобретают вполне себе рациональное, порой практически материальное воплощение. Что-то подобное делает и Александр Староверов: извлекает из небытия и кладёт читателю на стол ответ на вопрос о том, кто мы, зачем и откуда.
Бизнесмен, который недавно выпивал, оказывается в итоге замешан в истории с нарастающей динамикой и службами госбезопасности. Бытописание становится едва ли не триллером. Но самое интересное начинается после смерти.
Мотив сна и видения, к которому обращается автор, по традиции призван раскрыть читателю образный мир произведения, вывести его на новый уровень. И перенести действие за рамки сознания в случае с данным романом, в общем, верное решение. Здесь проявляется чуткость, творческая интуиция, удачная задумка – в любом случае, это грамотный ход: современный читатель всё-таки искушён в вопросах правдоискательства, и не доверяет абсолютам. Поэтому философские обобщения, вынесенные за границы рационально познаваемого мира, - это гибкое композиционное решение.
Автор подаёт материал тактично – не то чтобы ему удалось обойти опасные моменты с развешиванием ярлыков, но они, по крайней мере, несколько сглажены – всё-таки в основе сюжета – сосуществование противоречий в рамках человека. Староверов лиричен – порой на театральный лад: мы даже начали считать, с какой периодичностью герои падают на колени. А они не упускают возможности масштабного жеста. Но интимные, глубоко личные сцены ему удаются – если здесь нужно во что-то поверить, то это, наверное, миниатюры семейной жизни, которых в романе большое количество.
Семья здесь играет не только сюжетообразующую роль. Семейность подана шире и условней, чем факт биологического родства или инструмент социализации. Связь поколений, образы родственников, разговор с самим собой, как с братом: всё это – подводное течение текста, которое движет его к воплощению идей о характере связи между людьми в глобальном смысле. Кто мы друг другу? Почему несчастны?
Вместе с тем, семья здесь – это ещё и некий столп мирозданья: герой, который увидел себя с девяносто девяти сторон, связан с самим собой всегда через семью. Что ещё раз подчеркивает, что семья в художественном пространстве романа – это не только социальная норма, но и некий вневременной абсолют. В этом смысле показательны образы бабушки и дедушки героя. Они становятся для него воплощением условного идеала: у них он ищет ответа и к ним стремится из каждой точки, в которую его ставит сюжет. Если не упрощать этот элемент до трактовки в рамках патриархальных ценностей, то он представляет интерес с точки зрения идейного наполнения.
Автор ведёт повествование, как уже говорилось, от частного к общему: разработка темы государственности в тексте подкупает своей сочной красочностью. Но настораживает выбор событий, на которые сделан акцент. Они все буквально сняты с первых полос – Крым и Донбасс, попы на мерседесах, сталинские репрессии: Староверов достаточно откровенно выбирает темы, получившие в своё время широкий общественный резонанс. Трактует их с позиций тех или иных крайностей.
Тут закрадывается смутное "не верю": сквозь текст проступает автор, который пытается угодить читателю. Почему он берётся за медийные приёмчики – сказать сложно: может быть, здесь сознательное стремление быть понятным целевой аудитории, возможно, желание эту аудиторию увеличить. В любом случае, хочется думать, что это литературное лукавство, а не оформленная позиция. Потому что грубые обобщения, в какой бы области они не были сделаны, заставляют воспринимать любые другие мотивы произведения в лучшем случае как игру. В худшем – как глупость.
Финал романа, до которого мы доходим, потому что нам интересно, что нам ответят на вопросы, на которые вся мировая философия не могла дать ответа, оказывается не таким уж и предсказуемым. Автор, в общем, не лишён чуткости, и в своём обобщении оставляет место для вариаций. Герой испытывает потребность к осмыслению себя самого посредством творческого акта, к необходимости охватить – хотя бы на уровне ощущения – масштаб внутренней правды, которую он обретает, обнаружив, как связаны противоречия внутри него самого. Образ братства и единства – способ преодоления страданий, который предлагает читателю Александр Староверов. Но он не конкретен: тема страданий и боли здесь неоднозначна и необъятна – героя как будто хотят через них провести и очистить, но шагнуть через масштабный мотив не получается.
Тут просматриваются и Шопенгауэр, и экзистенциалисты: но у Шопенгауэра мир был, помимо представления, ещё и волей, а вот "Я в степени N" понятие воли никак не разрабатывает. И экзистенциальный сюжет с кризисом существования и саморазрушением существенно видоизменён: герои Сартра и Кьеркегора переживают кризис личности и ужас разума, а герой Староверова – какие-то сакральные поиски. И самое главное – экзистенциальный кризис оттого и кризис, что по своей природе человек не способен его разрешить, а кризис Вити Соколовского оказывается вполне себе с выходом.
Герой совершает знаковое для экзистенциалистов самоубийство и не умирает: тут срабатывает мотив воскрешения – он даже введён в текст напрямую, в одном из эпизодов, посвящённых деду Славику. Одним словом, автор перерабатывает мировые достижения в сфере страданий на свой лад и предлагает собственное понимание проблемы: принимать его или не принимать – дело читателя, вопрос эстетического вкуса, этических воззрений и отношения к моменту просветления. Потому что текст романа "Я в степени N" будет интересен в первую очередь тем, кто знает, что такое просветление, и к другим глобальным вещам подобного рода относится с интересом. И к тем, кто заскучал на свете, а развеселиться обратно никак не может – в общем-то, нам показалось, что роман как раз о скуке, хотя ничего такого заявлено автором не было.
