Вольнодумец, сын пастора
Сэмуэль Тейлор Кольридж родился в местечке Оттери-Сент-Мэри, что недалеко от славного города Девон. У его отца-пастора было десять детей.
Сэмуэля девяти лет отдали в лондонскую школу Chritis Hospital. В он провел ней все детство, и было оно невеселым. С 1791 года жизнь круто изменилась: да здравствует Кэмбридж! Занятия классической литературой. Кисло-сладкое хлёбово студенческой жизни пуританской, но разгульной. Греко-латинские штудии, тёмный эль и "девы веселья" в придорожных кабачках. Известная болезнь тогдашней островной интеллигенции - либеральные идеи Французской революции. Понятно, откуда взялись стихи "Взятие Бастилии" 1789 года.
Вместе с другом смутьяном, таким же поэтом и умницей, Робертом Саути, Кольридж был исключен из университета за вольнодумство. Товарищи взялись вместе издавать газету "Хранитель".
Кольридж разочаровался в кровавых пертурбациях французской революции, у которой идеи сменились гильотинами и штыками. Неожиданно для самого себя, как потом признавался поэт, он завербовался в солдаты. Но через шесть месяцев одумался и ушел со службы. Удалось это сделать с помощью друзей. Как и восстановиться в университете, где он проучился до 1794 года.
Фото: wikiwand.com
Результатами метаний "туманной юности" Кольриджа стали поэма "Падение Робеспьера", написанная вместе с Саути и осуждающая революционный террор. Начинается "приличный" этап жизни Кольриджа. Они с тем же Саути устроились преподавать в Бристоле. Оба женились на сёстрах Фрикер. Опять стали издавать газету, на этот раз с политическим уклоном. Основным мотивом издания под названием "Watchman” были нападки министра на Уильяма Питта. Горячий и красноречивый Сэмуэль лично ездил по графствам, рекламируя свое печатное детище. Все бы ничего, но денег за душой было маловато. Грусти добавил финансовый провал первого поэтического сборника "Juvenilepoems”.
Рождение Озёрной школы
Занимаясь, в сущности, отвлеченной философической поэзией и писанием теологических трудов трансцендентного порядка, погружаясь в эклектику классических образцов древности и средневековья, Кольридж был вынужден "ловчить" в житейской суете, что, при полном отсутствии своекорыстия в натуре, давалось плохо. И все же семья Кольриджей переехала в деревню Альфоксден – поближе к фермерским трудам, подальше от общественно-политических манипуляций.
Фермера, впрочем, из поэта так и не вышло. С друзьями-соседями Робертом Саути и блистательным Уильямом Вордсвортом они путешествовали по живописным местам средней Англии. Любовались на леса, озёра, буколические пейзажи. Долюбовались до того, что придумали, немного в школярской традиции, собственную романтическую "Озёрную школу".
Фото: bbc.com
В 1798 году вышло первое издание "Лирических баллад", ставшее манифестом английского романтизма. Пожалуй, три выдающихся поэта нашли "золотое сечение" существования свободного художника в чопорной Англии начала XIX века. Но не рассмотрение поэтических красот поэм и баллад Кольриджа, непревзойденных по форме и интереснейших по содержанию, полных философических и визионерских прозрений, станет темой настоящей статьи.
Где правда, где причуда?..
Главной бедой Кольриджа, кроме безденежья, была болезнь. Отсюда, из потребности заглушать физическую боль, развилась пагубная привычка к опиуму. Опиомания порождает галлюцинации. Интересно, что же произошло с нашим героем посреди доброй старой Англии? – быль, опиумное видение или мистификация мистического и литературного свойства?
Однажды, летом 1797 года, в окрестностях Хайгета (недалеко от Лондона), больной Сэмуэль Кольридж уединился в пустом крестьянском доме, спасаясь от жестокого и скучного английского мира. После того, как он принял болеутоляющее средство (естественно, опий), его охватило какое-то забытьё, а попросту наркотический сон. Фолиант "Путешествий" Пэрчеса выпал из его рук.
Последними словами в занимательных описаниях Пэрчеса, которые прочёл поэт перед тем, как заснуть, были:
"Здесь Кубла Хан повелел выстроить дворец и насадить при нём величественный сад; и десять миль плодородной земли были обнесены стеною".
Кольридж спал около трёх часов. Впоследствии он утверждал, что за это время, во сне, сочинил не менее трёхсот стихотворных строк, образы коих вставали перед ним во всей своей вещественности и слагались в стихи без каких-либо ощутимых или сознательных усилий. Когда автор проснулся, ему показалось, что он помнит всё, и он немедленно начал переводить на бумагу своё очарованное видение. То, что он успел записать, досталось мировой литературе, а дальше…
Дальше дело тёмное. Вдруг является какой-то человек с неотложным разговором… Задерживает поэта чуть ли не на час, и после этого огорчённый автор обнаруживает, что остальное забыл.
Фото: lib.ruВ 1816 году поэт опубликовал жалостливые пояснения, с прискорбием оправдываясь в незавершённости поэмы.
По другой версии, Кольридж вообще заснул на лоне природы, во время далёкой прогулки, без всякого недомогания привычно приняв опию. Но принять эту версию мешают детали: возможно ли, чтобы он унёс с собой "в далёкую прогулку" толстенный том Пэрчаса и чернильный прибор?
"Выстроил величественный дворец…"
Известный мореплаватель XVII века Сэмюэл Пэрчас написал по поводу дворца следующее:
"В Ксанду хан Хубилай выстроил величественный дворец, огородив равнину в шестнадцать миль стеною, и внутри её были плодородные луга, чистые источники, искусственные гроты, и чертог, который можно было переносить с места на место…"
То же самое, что имеет место быть в известном тексте из 65 стихотворных строк.
На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружён,
Садами и ручьями он украшен.
В нём фимиам цветы струят
Сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален
Блистает там воздушностью прогалин.
(С. Кольридж, "Кубла Хан или видение во сне", пер. К.Д.Бальмонта)
По мнению историка литературы Лоуэса, вышеприведенные образы Пэрчаса слились у Кольриджа с другой книгой мореплавателя – "Путешественники", где описан замок основателя воинствующего мусульманского ордена ассасинов Гасана Ибн-Сабба, прозванного Аладином (то ли Ала-один, то ли Ала-ад-Дин). Аладин собирал у себя в замке самых сильных и смелых юношей, одурманивал их опием, и несколько дней они находились в замке (и в саду), веруя, что находятся в раю, взалкав млеко рая. После этого их мужество и преданность господину были неизмеримы.
В принципе, вся история написания (или мистификация Кольриджа) сводятся к созданию автором-романтиком образа поэта-мага. Мистического Демиурга, преображающего гениальные прозрения в гениальные стихи. Всё это вполне в традициях "Озёрной школы", но не больше. Правда, есть одно поразительное обстоятельство…
Два сна и один дворец
В 1835 году в Париже появляется (во фрагментах) первый на Западе перевод одной из историй, которыми так богата персидская литература: "Краткое изложение историй" персидского политического деятеля Рашид-ад-Дина, относящееся к XIV веку. Сборник порождает отчаянную моду на всё "персиянское". На одной из страниц мы читаем (внимание!):
"К востоку от Ксанду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден во сне и сохранён в памяти". Написал об этом визирь Гасана Махмуда, потомка Кублы.
Итак, монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его по плану, подсказанному видением. В конце XVIII века английский поэт, который ну никак не мог знать, что постройка сооружения порождена монаршим сновидением, в своём сне видит поэму об этом дворце.
Не столь уж важно, если Кубла переплёлся в воспалённом воображении Кольриджа с Аладином. Для поэта-романтика восточный владыка – целокупный непререкаемый "образ". Он вообще "…воскормлен мёдом и млеком рая напоён". Его задача – напоить этим "млеком" провиденциального собеседника.
Для нас важна магия симметрии двух снов двух разных людей, разнесенная временным вихрем на пять веков.
Всяческие рациональные, эмпирические или метафизические догадки здесь бессильны. Они могут быть сколь угодно дерзостны, но одинаково бесполезны.
Соблазнителен мистический домысел: когда был разрушен дворец, душа императора проникла в душу Кольриджа, дабы тот восстановил дворец в словах, более прочных, чем мрамор и металл. С одной стороны, подобная эзотерика представляется нам вульгарной. С другой же – поэзия сохраняется вечно.
И тут впору вернуться к неизлечимому неврозу Кольриджа, его патологической тревоги о "судьбах искусства" вообще и поэзии в частности. Кто знает: цунами может сожрать Шри-Ланку, а трэш – мировую поэзию.
Фото: bustle.com
Отсюда эстетическая посылка: поэт, пронизанный апокалиптическим мироощущением, создавал шедевры в грёзах, подсказывавших ему, что только они (грёзы) нетленны. И если жизнь есть сновидение, то любое пробуждение, кроме поэтического, бесплодно. Эта мысль несколько туманна, но таковы и истоки и предпосылки романтизма по своей природе. Сыны своего века, идеалисты по мироощущению и неистовые фантазёры по человеческой сути, поэты "Озёрной школы" сознательно блуждали в эмпиреях. Соловей благозвучен не для нашего удовольствия, просто гортань у него особенная. Сны, возможно, будучи хаотичной беллетристикой подсознания, предназначены для поэтического преобразования. И только воображение – в цене.
От дворца Кубла Хана остались одни руины. От поэмы Кольриджа осталось чуть больше пятидесяти строк. Но они перед нами.
