Для спектакля пригласили юную команду, которая гордится, что возраст её членов (дирижёра, режиссёра, сценографа и прочих) совпадает с возрастом героев оперы. То есть молодежь ставит спектакль о молодежи. Это прекрасно как принцип. Логично предположить, что постановка будет достаточно (хотя бы относительно) дерзкой. Нетривиальной, не оглядывающейся — в режиссёрском подходе — на прежние прочтения. Выявляющей какие-то новые, не вскрытые предшественниками смыслы. Хоть в чем-то.
В реальности ГАБТ приобрёл спектакль, который кажется обобщенной калькой со стандартных "реалистических" "Богем", добросовестно пересказывающих мелодраму. Вот деревянная мансарда в три яруса, с печкой столом и кроватью (сценограф Бруно де Лавенер). Удобное решение для режиссера: чтоб создать видимость сценической динамики, достаточно заставить героев бегать вверх-вниз по лестнице. (Это и происходит). Вот парижская улица в сочельник времён написания оперы (1896): проекция мельницы на заднике, карикатурные до неловкости буржуа-"папики", пестро разряженные дамы полусвета, почему-то зимой на улице в летних платьях, с томным курением сигарет в мундштуках, шныряющие официанты с муляжами деликатесов на подносах. Толпа невнятно колышется от одного края сцены до другого. Костюмы конечно, разнообразные и броские. Праздник же, ряженые, да и живопись импрессионистов, по замыслу режиссёра, должна оказать влияние на сценические одежды.
Фото: Дамир ЮсуповНо все мизансцены как будто видены сто раз. Начиная от взаимных шуточек богемы и кончая довольно вялыми лирическими эпизодами, в которых даже у Мими с Рудольфом не проскакивает искра. Внутренней энергии у постно-гладкого зрелища нет, отчего комические эпизоды не смешны, а драматические — не драматичны. Есть инвентаризация либретто. Можно предсказать, что сейчас случится у режиссёра, не глядя на сцену. Даже видео-луну и видео-звёзды, которые пустят поверх мансарды в момент любовных излияний. Разве что коллективный жест, которым герои как будто хотят схватить за хвост птицу счастья, оживляет шаблонность. И домохозяин Бенуа, рассуждая о сексуальности толстушек, похотливо гладит выпуклости глобуса.
Шаблоны могли бы заработать, если б режиссёр предъявил сверх-идею, ради которой он собрал скопление очевидного. Вариантов прочтения "Богемы" много. В диапазоне от возвышенного (огонёк тепла в холодном мире, гаснущий в финале) до "снижающего" (мужчины богемы — компания инфантильных эгоцентриков, из-за которых гибнет женщина).
А постановщик Жан-Роман Весперини мостит один типовой эпизод за другим, превращая спектакль в нечто перечисленное — и мало осмысленное. Он не противоречит музыке, не создает певцам неудобств для вокала. Но смотреть школьное сочинение в эстетике середины прошлого века как-то странно. Словно читаешь азбуку.
Спасают положение певцы. Эпизоды с бойким, обаятельным Марселем (Андрей Жилиховский), самоотверженным очкариком Коленом (Дэвид Ли), дружелюбным Шонаром (Николай Казанский) радовали уровнем пения, которому позавидовали бы на мировых подмостках. Правда, в спектакле с международным кастингом нет харизматичного тенора (во всяком случае, в первом составе): Раме Лахай (Рудольф) пел с напряжением, верхние ноты зачастую выкрикивал, и красотой тембра тоже не захватил. И как не выкрикивать, если дирижер Эван Роджистёр задавал указания оркестру вполне в духе Пуччини, чередуя сладкую нежность с порывистостью, но в громкости не стеснялся, периодически заглушая вокалистов. При этом оркестр Большого откликался на Пуччини с пониманием и сделал все возможное, чтобы музыка звучала темпераментно (когда нужно) и мелодраматично (когда нужно).
Фото: Дамир ЮсуповС певицами сложнее. Сцены с несчастной, самоотверженной Мими (Динара Алиева) и разбитной, доброй Мюзеттой (Ольга Селиверстова) заставили пожалеть, что режиссёр не сумел до тонкости проработать актерские детали. Не добавил к красивым и сильным женским голосам толику сценической выразительности актрис. Не считать же таковой появление Мюзетты с породистым пуделем. И постоянно меланхолические взгляды Мими на окружающую действительность.
Когда в финале левая часть мансарды — с покойницей на кровати — отъехала в одну кулису, а правая — с живой богемой – в другую, подумалось вот о чем. На сцене Большого театра – в качестве создателей спектаклей — хотелось бы увидеть не старательных ассистентов, но кого-то из мировой когорты ведущих режиссеров, которые и в России, а не только в театрах Европы и Америки, заставят публику восхищаться, или негодовать, или до хрипоты спорить. Но только не внимать, как этой "Богеме", в снисходительной полудрёме. Когда доставать носовой платок, чтобы вытирать слезы по Мими, не хочется. И неясно, в какую дырку утекли красивые рассуждения режиссера в буклете — про фильм База Лурмана "Мулен Руж" как точку отсчёта. Про модернизм, игру стилей и поэзию повседневности. И где потерялась "невыносимая легкость бытия", которая есть нерв этой великой мелодрамы.
