Как появилась идея создать первый в Пензе негосударственный театр? Для девушки – это весьма серьезный шаг: бюджетных дотаций нет, а, значит, зарабатывать и содержать труппу нужно самой…
Если бы мне сказали лет 8 назад, что открою свой театр, я бы ни за что в это не поверила. Все родилось просто, меня засосало в поток, как я это называю. Хотела работать с другой литературой, не такой, как в драматическом театре, где я на тот момент была актрисой.
Больше не могла транслировать людям то, что транслировала со сцены драмтеатра. Стоишь на сцене и плачешь в конце спектакля, думаешь: “Хорошо, что мой мастер не видит, что я здесь делаю”. Стою и спрашиваю себя: я буду расплачиваться за то, что я здесь несу? Сцена – это рупор, я попадаю прямо в сердца. Отношусь к этому очень серьезно, считаю, что кармически актер ответит за каждое слово, сказанное со сцены.
В один прекрасный момент мне попался прекрасный текст пензенского автора, прочитала его и подумала: “Боже, это про меня. Я так хочу это играть!” И созвала группу знакомых, с которыми так или иначе играла или встречалась на каких-то мероприятиях. Сделали спектакль, и на него стал ходить зритель. Тогда мы поняли: это то, что нужно людям. Зритель стал просить еще спектакли.
Все завертелось, закрутилось, и в один прекрасный момент я осознала себя в такой точке пространства: я на репетиции в драмтеатре, а за периметром горят мои проекты, собственный новый спектакль на выпуске, зрители, которые обрывают телефон. А я тут репетирую какое-то невероятное действо, ни уму ни сердцу, которое рождает лишь стыд по обе стороны рампы, и держат меня тут только понятия долга и служения. Я спросила себя: что я здесь делаю? На следующий день меня там не было, и я не жалела ни минуты.
Откуда появилось название “Театр на обочине”?
Название родилось достаточно просто. В начале пути мы искренне верили, что делаем fringe театр. И просто перевели это слово на русский язык. Театр – вечно меняющийся организм, мы сегодня не те, что были вчера. Довольно скоро мы осознали, что наша эстетика далека от фриндж-театра. А название осталось. Сегодня мы вкладываем в это иной смысл. Театр на обочине – дом у дороги. У дороги жизни. Ты вот ступил на эту дорогу, идешь-идешь, смотришь – театр. Зашел в него, набрался энергии, чтобы жить дальше, поплакал, посмеялся, обнулился и пошел дальше.
Содержать частный театр – сложная работа? С какими трудностями сталкиваетесь?
Театр как малый бизнес. Это, вообще, сложная история в России, потому что у нас нет никакого законодательства о том, как это вообще должно быть. Театр может быть ИП, театр может быть НКО. Я не занимаюсь производством материального товара. Можно покупать, к примеру, валенки за 200 рублей, продавать их по 800, и жить этим. Отдал налог государству – и тебе хорошо. В нашей сфере все по-другому. Я произвожу долгосрочный продукт, который не всегда сразу окупается. А налоги плачу такие же, как предприниматель, который покупает и продает те самые валенки. И это не совсем верно, мне кажется. В законодательстве для учреждений культуры, которые занимаются малым бизнесом, нет послаблений.
Я думаю, что мы до этого просто не дошли. У нас же после 1917 года, весь советский период, не было негосударственных театров! Все схемы существования театра как бизнеса, вся система – как продавать, как продвигать, были искоренены на корню. К сожалению, в сознании людей сейчас понятие “негосударственный театр” ассоциируется с детскими утренниками и скачущими зайцами под балалайку.
Руководители государственных театров хватаются за голову, потому что им говорят, что нужно зарабатывать, но как это делать – непонятно. Часто провинциальные государственные театры делают спектакли, которые через месяц списываются. Само собой, они не окупаются. Все это за деньги налогоплательщиков. Это немалые финансовые потери, но говорить об этом не принято.
Лично мне видится выход в воспитании кадров, которые реально смогут сдвинуть ситуацию: антрепренеров, театральных директоров, финансистов и управленцев всех уровней, которые смогут прийти в театр как в бизнес, не теряя при этом понимания его высокого художественного назначения.
Мне зона продюсирования театра крайне интересна, но это невообразимо тяжело – совмещать производство спектакля и его продвижение. Нам хотелось бы зарабатывать только спектаклями, но пока только постановками зарабатывать не получается.
Если на одних спектаклях выжить невозможно, как привлекаете средства?
Мы играем по два-четыре спектакля в месяц, делаем примерно одну премьеру в сезон. С финансовой точки зрения, все постановки, которые идут у нас на сегодняшний день (в репертуаре – пять спектаклей), – это успешная история, потому что зритель идет на них. Каждый спектакль как продукт по несколько раз окупил себя. Наш первый спектакль “Итальянские сны” будет идти седьмой сезон. Семь лет он собирает зрителей. Если учесть то, как у нас обстоят дела в Пензе, то это из ряда вон выходящая ситуация.
Мы проводили статистическое исследование среди населения 25-50 лет. Оказалось, что 51% населения в нашем городе не ходит никогда в театр. Из 49% оставшихся хотя бы раз в неделю, регулярно посещают театр только около 5% людей.
Поэтому одними спектаклями, несмотря на их успешность, заработать сложно. Мы наращиваем обороты и в других направлениях. У нас есть театральная школа, и это успешный проект, который, я думаю, будет расти. Также действует школа ораторского искусства, в которой мы занимаемся различного рода тренингами и мастер-классами – это востребовано бизнесменами и частными клиентами. Еще у нас есть “Имажинариум “Театра на обочине” – делаем различные “безумства” в зоне праздника или каких-то событий. При этом не работаем на днях рождениях, юбилеях, на свадьбах, мы делаем эксклюзивный продукт. Делаем спектакли, театрализованные акции, шествия, в которые будут вовлекаться жители, – всё, где так или иначе есть театральная составляющая.
Весь наш прилегающий бизнес имеет большой потенциал и требует вложений, материальных, физических, умственных. И в этой зоне мы тоже планируем развиваться.
Как привлекаете зрителя в театр? О чем ему рассказываете? Почему ваши постановки пользуются успехом?
Есть мнение, что современный зритель не любит поэзию и читать поэтические тексты со сцены – только себе в убыток. Но часто человек думает, что не понимает стихи, потому что хорошего исполнения произведения просто не слышал. Он еще не понял, что любит Есенина, что Цветаева – это круто и что Мандельштам писал про него. Зрителю, в первую очередь, нужно предложить возможность выбора, предложить хороший качественный театральный продукт. А он сам разберется – нравится ему это или нет. В нашем театре именно предложение рождает спрос, а не наоборот. Мы предлагаем, а зритель уже сам выбирает – хочет он это покупать или нет. А театр мы делаем для таких же, как мы, – обычных людей, живущих в конкретном городе и в конкретных обстоятельствах. Поэтому в спектаклях говорим о том, что чувствуем, чего хотим, и что нас волнует сегодня.
Я не уверена, что зритель хочет глупой комедии, в которой все изменили друг другу, затем помирились и стали счастливы. И никакие исследования этого не доказывают. Не доказывают, что зритель окончательно отупел. И потом: театр уже достаточно дискредитировал себя. Хочется, чтобы это прекратилось.
Репертуарная политика провинциальных театров сейчас ориентирована на то, чтобы “травка пузико щекотала” публике: мы покажем тебе все, что ты хочешь, только не уходи. Но, как говорил Эмиль Золя, если театр пойдет на поводу у зрителя, то очень скоро артисты дойдут до полового акта на сцене. Театр призван взывать к лучшему в человеке, на мой взгляд.
Театр для меня – не место, где просто рассказывают истории. Таких мест у нас полно и без него: СМИ, интернет, телевидение, кино отчасти. Театр же – это чувственное искусство, место, где ты “тренируешь” не ум, а сердце. Это место для страсти. Люди идут в театр за эмоцией. Когда мы выбираем тексты для спектаклей, мы идем от чувства к смыслу, редко наоборот. Иногда темы витают в воздухе, и на этой волне будто сам собой к нам приходит нужный текст.
Как вы относитесь к тому, что для привлечения зрителей в спектаклях используют “обнаженку” и различные провокационные темы?
Для меня нет провокационных тем. Я видела огромное количество голых тел на сцене за время своей театральной карьеры. Сказать, что меня шокирует человеческое тело нельзя, скорее, наоборот, оно мне нравится. Мне кажется оно беззащитным и красивым.
Страх обнаженного тела меня пугает больше. Мы не в Средневековье, и потом, мы живем все-таки в физических телах. Другое дело, когда обнаженные натуры на сцене используются ради пиара, ради самого элемента шока, быстро проходящего, надо сказать. Все же мы взрослые люди. Я считаю это довольно глупым явлением, это такой вечный пубертат. Печально, что такое иногда бывает в постановках известных и весьма талантливых режиссеров. Сидишь и думаешь: ребята, да ладно, все ради того, чтобы пипиську показать?
Обнажение должно использоваться только оправданно – не для того, чтобы шокировать зрителя, а чтобы передать определенный художественный смысл, какое-то чувство. Это не может быть целью, это средство. Чтобы провести зрителя дальше.
Каким ты видишь свой театр через 30 лет?
“Театр на обочине” через 30 лет – это, в первую очередь, высокопрофессиональная труппа, команда звезд. У меня будет серьезная техническая группа, свое здание (пока его нет), помещение такое, какое я хочу. У меня будет обязательно свой театральный институт, хочу запатентовать свою методику преподавания актерского мастерства. Мы будем готовить артистов как для своего, так и для других театров. Я уверена, у нас все будет хорошо!
