Филипп, здравствуйте! У вас произошло счастливое событие – родилась дочь. Поменялась ли как-то ваша жизнь и творчество?
Я бы сказал, что в жизни появился еще один новый смысл. До появления ребенка я, безусловно, таких чувств никогда не испытывал. Теперь, когда уезжаешь, хочется скорее вернуться домой, чтобы не пропустить изменения в жизни дочери, а они происходят буквально каждый день. У нее появляются новые навыки, удивительные умения. Для меня самым интересным был переход от существа, которое лежит, потом ползает, к самостоятельному прямоходящему человеку. И это абсолютное чудо. Всегда мысли о том, что дома тебя ждут. Можно сказать, все концерты теперь я посвящаю дочери. И то, чем меня пугали, что надо уделять много времени ребенку, якобы, себя придется чего-то лишать, в нашем случае абсолютная неправда.
Вообще, о вопросе лишений я долго думал. Принято считать, что если ты музыкант и хочешь чего-то добиться, значит, у тебя не будет детства. У меня же детство было прекрасное. Да, я много занимался на рояле, но я и в футбол играл, и гулял. Позднее нас учат, что, прежде чем какие-то отношения завязывать, нужно встать на ноги, построить карьеру. Такая же ситуация и с детьми, когда ребенок откладывается. Я уверен, что в жизни и карьеру, и личную жизнь можно гармонично сочетать. При этом с моей женой Викторией мы уже 13 лет вместе, и наоборот, две головы лучше, чем одна. Если рядом с тобой человек, который во всем тебя понимает, то даже проще, чем одному. Поэтому не надо чего-то ждать. Это же касается и ребенка. Да, есть какие-то бытовые вещи, но к ним привыкаешь, бояться не нужно.
Ваш график занятий на рояле ужался с появлением этого милого чуда?
Глен Гульд когда-то сказал замечательную фразу про игру на рояле, что "я вряд ли забуду за ночь, как это делается". Все музыканты очень разные. Кому-то нужно заниматься каждый день, кто-то может пропустить день, а кто-то не заниматься неделями, но не терять форму. Это все очень субъективно. Я, в принципе, кроме детства никогда много не занимался. Более того, с четким дедлайном я работаю куда лучше. Скажем, если у меня свободен целый день, и мне нужно позаниматься, я буду отвлекаться и работать плохо. А если мне дать класс для занятий только на два часа, я все сделаю гораздо эффективнее. Кроме того, даже, например, гуляя с ребенком можно внутри себя что-то проиграть. Если очень нужно что-то повторить, бывает даже лучше повторять это мозгом и ушами, нежели пальцами. Это две разных памяти, одна из них тактильная. Если вдруг на концерте голова плохо сработала, иногда тактильная память может вывести из неудобных ситуаций на сцене.
Произошла ли у вас переоценка ценностей, ушли какие-то страхи или появились другие?
Я в целом человек достаточно подверженный тревожности. Хотя внешне научился сохранять спокойствие. Конечно, с появлением ребенка начинаешь чувствовать ответственность не только за себя, но и за пока еще совсем беззащитное существо. Это совершенно удивительное чувство, когда ребенок подходит к тебе и обнимает. Кстати, первые невероятные чувства отцовства я испытал, когда присутствовал при родах и впервые взял малышку на руки. С тех пор всем говорю: чтобы понять подвиг женщины, каждому мужчине нужно обязательно при этом присутствовать.
Можно ли это нервное напряжение отчасти соотнести, например, с фортепианным конкурсом? Понятно, что оно другой природы, тем не менее.
С 2008 года я стараюсь избегать конкурсов и участвовал всего в двух, в 2011 и 2019 годах на Международном конкурсе им. Чайковского. Единственный конкурс, на который я планировал поехать между этими годами - это Конкурс им. Гезы Анды в Швейцарии в 2015. Я прошел отбор, но за месяц до его начала сломал палец. Воспринял это как руководство к неучастию. Конкурс – это всегда нервное и сложное мероприятие, по крайней мере, для меня. Я всегда пытался воспринимать конкурсы как концерты, но это невозможно по ряду причин. Невозможно еще и потому, что в жюри сидят условные восемь человек, которые присуждают определенные результаты. При других восьми членах жюри, возможно, и результаты были бы другими. Получается, чтобы выиграть конкурс, надо понравиться вполне определенным людям со своими взглядами и собственным бэкграундом в музыке. Очень мало людей, которые могут воспринимать другого не через призму собственных предпочтений. Наверное, я все же не смог принять соревновательность в музыке на физическом уровне. По окончании конкурса даже среди публики обязательно найдутся те, кто скажут, что результаты не справедливы. А любовь публики, как показывает практика, от результатов конкурса не всегда зависит.
С участниками Конкурса Чайковского часто так и происходит.
Конкурс Чайковского – это, безусловно, особенный конкурс для российского музыкального сообщества. Для нас этот конкурс, кажется, имеет сакральное, культовое значение. И в этом плане иностранные участники имеют более удобное для себя амплуа, чувствуют себя более расслабленно. Когда ты приезжаешь и уезжаешь – тебе проще. Слушатели нашего российского конкурса – это огромный контингент, который, естественно, всегда ждет открытий, новых имен. Возможно, отчасти поэтому слушатели Конкурса Чайковского больше обращают внимания именно на иностранных участников. Вокруг них даже образуются фан-клубы, в то время как других пианистов перед конкурсом публика могла слышать уже тысячу раз. Поэтому порой случается, что иностранцам широкая публика прощает даже объективные ошибки, а у нас ищут блох.
Нужны ли тогда вообще эти конкурсы?
Нужны! Как стимул это идеально, не сразу же концертные программы появляются. Я, например, не умею учить "в стол". Мне нужно к чему-то готовиться. И на определенном этапе подготовка к конкурсу дает огромную мотивацию к пополнению и оттачиванию репертуара. Кроме того, всегда полезно услышать мнение о себе со стороны.
Вы прошли колоссальную школу обучения игре на рояле. Вот родился ребенок, что надо делать с маленькими гениями?
Это очень сложный вопрос. С 4 до 6 лет я жил с родителями в Бразилии. Там я научился плавать и разговаривать по-португальски, насколько это, конечно, возможно для маленького ребенка. По возвращении в Москву, не занимаясь плаванием и не говоря по-португальски, я забыл, как это делается. И мне пришлось учиться плавать снова, а по-португальски я могу только посчитать до десяти. Те есть не факт, что то, чему учат совсем маленького ребенка, в итоге даст в будущем серьезный результат.
Например, я в детстве музыку писал лучше, чем написал бы сейчас. Как только я начал заниматься музыкой, а начал я достаточно поздно, около семи лет, тогда как все начинают в 3-4, я стал сочинять. И первые два года сочинял очень много. Когда ты погружаешься в музыку, тебе тоже хочется что-то создать, даже будучи ребенком. До 15-16 лет я еще писал. Потом стало больше концертов, меньше свободного времени, и я понял, что мне не хватает композиторского профессионализма. Ростропович меня тогда хотел отправить заниматься к Леденеву, но я сделал выбор в пользу исполнительства. А сейчас я могу что-то написать, но чаще всего моя музыка кажется мне слишком банальной.
Оглядываясь назад на мое обучение, я бы сказал вот что. Вся история музыки и исполнительства говорит о том, что в искусстве всегда гораздо больше мнений, чем одно, даже, казалось бы, в очевидных вещах.
Каждый решает индивидуально. Но очень часто конкретный педагог навязывает нам конкретное решение. Для меня это слишком суживает рамки. Мне всегда хотелось каждый концерт играть по-разному, в этом весь смысл. Я никогда не прихожу к оркестру и дирижеру со своим уставом. В каждом конкретном случае совместное созидание рождает новое, и это прекрасно.
Поэтому мне кажется странным, когда одного композитора устремляют играть только определенным образом, обобщая многие моменты. Вот, например, гипотетически представим конкурс, посвященный творчеству Моцарта, Бетховена или любого другого классика. В жюри сидит некий эксперт, который имеет свою, очень узкую точку зрения, как должно звучать то или иное сочинение. Потенциальные участники приезжают к нему на мастер-классы и перенимают его видение, ведь он – член жюри, которому нужно понравиться. В итоге мы получаем устоявшийся в исполнительстве стереотип, который не факт, что соответствует истине. Особенно когда это касается композиторов 18-19 веков, о традициях исполнения которых мы знаем только из литературных источников, но чьих записей у нас нет.
На мою первую учительницу по фортепиано, Киру Александровну Шашкину, часто жаловались, что она отправляла учеников с урока со словами: "Мне не нравится, иди ищи", – и не говорила, как нужно сыграть. А я тогда понял, что в этом вся суть! Учеников необходимо учить думать своей головой, без этого не получится самостоятельный музыкант.
В Консерватории я учился у С.Л. Доренского, у которого были ассистенты. Все они – совершенно разные индивидуальности. Луганский, Писарев, Нерсесьян – абсолютно разный пианизм, мышление, самобытность. И мне всегда было очень интересно ходить по очереди к трем разным ассистентам, а потом идти к шефу. Это просто кладезь самой разной информации!
И мне бы хотелось, чтобы и начальные этапы музыкального образования могли подготовить к такого рода навыкам самостоятельного поиска. Это в музыке – самое необходимое, чужой головой играть нельзя.
Помню, как П.Т. Нерсесьян, например, гастролируя с концертами, в день работы в переполненном студентами классе консерватории мог уделить каждому не очень много времени. Но за эту условную четверть часа он вываливал огромную порцию потрясающей информации. В тебя как в мельницу засыпали зерна, а ты уж что сам перемелешь, то и твое.
В моей жизни, слава Богу, ничего ультимативного никогда не было. Если это появлялось, я от этого старался бежать. Я не к тому, что можно играть неадекватно, все шиворот-навыворот. Рамки адекватности, безусловно, должны быть, такие же логичные, как заповеди: не убей, не укради. Но в целом возможность решения музыкальных задач огромная, гораздо больше, чем тот ресурс, который мы используем.
Если посмотреть на великих музыкантов, то они безумно разные, а некоторые абсолютно "неправильные". С точки зрения как учить играть на рояле Горовиц – абсолютный нонсенс. Никто никогда не может научить тебя играть гениально, гениальность не имеет отношения к ремеслу. Это объективно. Иначе появился бы педагог в мире, который учил бы всех гениев. А такого нет.
Это чудо, которому не научить. Вдохновение не приходит каждый раз и зависит не понятно от чего. Да, научить исполнительскому ремеслу - это задача педагога. Но задача педагога также и открывать литературу и живопись, другие сферы искусства, как это делал, например, Нейгауз. Он воспитывал не только любовь к занятиям музыкой, но и расширял кругозор ученика.
Вы преподаете или планируете?
Я провожу мастер-классы, хотелось бы даже чаще это делать. И сложнее всего с детьми. Ты пытаешься объяснить более взрослым языком и ловишь себя на мысли, что надо бы адаптировать информацию. Хотя я в 12 лет я пришел к Нерсесьяну, и он сразу занимался со мной как со взрослым, мне это было комфортно. В музыке, если ты идешь против себя, никогда не будет хорошо. Если не твое, не близкое тебе – не получится.
Испытывали моменты исполнительского вдохновения, транса на сцене?
Даже если они и были, не факт, что это правда. На сцене мозг работает по-другому. Это большая нагрузка. В эти моменты могут приходить абсолютно любые мысли, это такая мясорубка, которую не объяснить. Это мысли как под гипнозом или под наркозом. Мозг что-то генерирует, и верить этому не всегда можно. Музыку словами объяснить невозможно. Тайна музыки – это время. Мы так привыкли к тикающим секундам, нам кажутся они обыденными. А это совершенно неизученная субстанция. Благодаря музыке время становится живым. Музыкантам часто кажется, что они на сцене играют медленнее, а в реальности играют быстро. На сцене время сжимается. Если вдохновение приходит по расписанию, то есть большой шанс, что это не оно. Напряжение на сцене тоже бывает разное. Это зависит от совокупности факторов - от репертуара, от того, в какой ты находишься форме, много ли было времени для подготовки, разучивания, повторения.
Из нашего разговора следует, что гениальность - это не ремесло, не пианизм, а это психодеятельность мозга.
Если мы говорим о чем-то действительно великом в музыке, это всегда загадка. Великое – непонятно. Вот Мона Лиза улыбается или что? Что это? А вообще это был автопортрет Леонардо. Также и про музыку.
Я себе худший судья, потому что я себя слишком хорошо знаю. Игра на инструменте – в том числе, мыслительный процесс. Ведь не музыкант вечером не задает себе вопрос, а хорошо ли я думал сегодня?
У меня были концерты, когда возникало чувство, что все сложилось прекрасно, а у публики игра не находила никакого отклика. Я не понимал, почему. А бывало наоборот. Мне казалось: Боже, какой ужас, скорей бы это закончилось, а публика была счастлива. И я понял почему. Вот это "хлеба и зрелищ", когда у тебя идет внутренняя борьба на каком-то невербальном уровне, зал это считывает. Когда ты полностью собой доволен и, как в ванне, расслаблен, это не работает, нет никакого натяжения. Когда что-то тобой превозмогается, это и срабатывает. Не используя слова, до широкого слушателя ты можешь донести только глубинные эмоции: страх, любовь, радость, отчаяние, тоску.
Таблицу Менделеева ты не передашь. Это мне еще в школе говорила моя педагог Шашкина: музыка не должна быть умной, музыка должна быть содержательной. Это очень важно. Ты, если в состоянии, то можешь передать содержательность и то очень дозированно. А публика ловит, как на радио, вдруг твою волну.
Что сделаете, если дочь захочет заниматься музыкой? Кстати, проявляет ли она к ней интерес, что любит слушать?
Я доверюсь профессионалам, потому что это мой ребенок, я не могу быть объективным. Если она будет проявлять таланты, найду педагога, которому доверяю. Помогу всем, чем смогу. Она – это частичка меня, а себя человек тоже не может судить объективно.
Интерес к музыке прямо с раннего возраста проявляет. Сейчас подходит сама, уже дотягивается до клавиш. До этого мы сажали ее на колени и играли. Она уже на двух легендарных сценах побывала – в БЗК и КЗЧ, посидела за концертным роялем. Музыка ее окружает. Ползать она начинала под роялем, сначала мешала мне нажимать педаль, теперь всячески помогает. Ей в принципе нравится все, что я играю, она внимательно слушает. Но фаворит у нее пока – "Синий трактор", и ничего ты с этим не поделаешь (смеется).
