Душа под музыку

В кулуарах проекта всегда есть место шутке. Но шутки в сторону, когда музыканты выходят на сцену. Тут идет игра всерьез и время откровений. Эпиграфом к ним можно поставить слова Марины Цветаевой: "Душа — под музыку — странствует. Странствует — изменяется. Вся моя жизнь — под музыку."

 

За многие годы в афише “Возвращения” начали появляться новые имена. В последние годы средства на музыку собираются с помощью пожертвований. И деньги находятся: фестиваль за двадцать лет стал популярен.

 Как создаются программы? Творчески. Фестиваль, с его непредсказуемым списком, в котором смешалось  простое и сложное, новое и старое, рассчитан на непредвзятых слушателей. Организаторы не боятся, ни старомодности, ни бега “впереди прогресса”, ни обвинений в репертуарном хаосе. Они вообще ничего не боятся. Одно обвинение им точно не грозит - в тривиальности программ. Без энтузиазма участников фестиваля многие редко исполняемые произведения не факт, что вообще когда-нибудь прозвучали в Москве.

Фото: Дарья Каретникова

Всего программ четыре, каждая со своей темой. Они трактуются широко, от буквальности до совпадений по касательной. И традиционный “Концерт по заявкам”, причем не по зрительским заявкам: музыканты играют свое, желанное. Принцип простой – не повторять музыку предыдущих фестивалей, хотя это с каждым разом все трудней.

Вадим Холоденко. Фото: Дарья Каретникова
 

И кто бы еще, кроме как на “Возвращении”, начал программу “Муки любви” с вальса Кюсса “Амурские волны”? Пианист Вадим Холоденко сумел передать суть и судьбу этой всенародно известной музыки, написанной безнадежно влюбленным полковым капельмейстером для жены своего полковника. Ее серьезную сентиментальность, подлинность эмоций, неизбежную “шлягерность” и совместную с публикой (несколько отстраненную) улыбку, которая возникает от наличия “Амурских волн” в программе.

 

А когда тот же Холоденко играл “Сонеты Петрарки” Листа, вы, по желанию, могли “подкладывать” под музыку литературное содержание (муки любви Петрарки к Лауре) или просто вникать в трактовку. Пианист не педалировал листовский романтизм и не “давил” на листовскую виртуозность, но и то, и другое не просто ощущалось, а было наполнено чуткой величественностью – точь-в-точь, как в канцонах Петрарки.

 

 И где еще, кроме как на “Возвращении”, от расхожего резко переходят к элитарному, сыграв после вальса две “Поэмы Ронсара” для флейты и голоса, авторства Альбера Русселя? Впрочем, содержание поэм буквально соответствует названию темы – сплошные муки любви. И можно было заслушаться “соловьиной” флейтой Марии Федотовой, когда звук инструмента словно плывет в вышине, гонимый порывами ветра.

 

Мария Федотова - флейта, поет Дарья Телятникова. Фото: Дарья Каретникова

Или фрагменты цикла современного композитора Сергея Невского “Правила любви”, написанного по реальным рассказам советских девиц 70-х 80-х годов XX-го века. на темы “любит", "не любит", "точно любит", "совсем не любит". Цикла, в котором наивность произносимых слов (“с приветом тебе Катя, но уже не твоя”, “все дело в том, что юность прошла мимо”), а также охи и вздохи, уравновешены программно-”серьезной”, нарочито искушенной музыкой. Певица Юлия Корпачева исполнила эту трагикомическую смесь (под шипящую флейту, “душевный” аккордеон и саркастические ударные “смычком о тарелку”) с надлежащей полнотой переживаний.

Алена Баева, Владислав Песин, Максим Рысанов, Тимур Якубов, Кристина Блаумане, Дора Кокаш. Фото: Дарья Каретникова
 

Немного многословный Брамс (его Секстет для струнных) выявил важную особенность фестиваля. Чувство ансамблевой сыгранности, продолженное и в других вечерах. В то же время, при цельности общего исполнения, индивидуальность каждого исполнителя тоже ярко проявлена. Адресатом брамсовского Секстета считается Агата фон Сиболд, в которую композитор был влюблен. Мелодическое богатство полифонического секстета безупречно выявляли скрипачи Алена Баева и Владислав Песин, альтисты Максим Рысанов и Тимур Якубов, виолончелисты Кристина Блаумане и Дора Кокаш.

Алена Баева, Владислав Песин, Максим Рысанов, Тимур Якубов, Кристина Блаумане, Дора Кокаш. Фото: Дарья Каретникова
 

Тема второго вечера – “Закат”. Слово, как всегда, лишь отправная точка: в музыке может быть закат буквальный, закат в переносном смысле и закат как тема народной песни, взятой композитором за основу (как в трио Шуберта). Отсюда выбранные произведения. “Сумерки” Родриго для фортепиано в 4 руки: как бы игра света в гуще листьев, “таяния” басов, угасающие “блики” и “мерцания” звуков, переданные Ксенией Башмет и Марией Эшпай.

 

“Тринадцать цветов заходящего солнца” Тристана Мюрая, для флейты, кларнета, фортепиано, скрипки и виолончели”, где современный композитор “расщепляет” звуковые тембры: визуальный аналог этому – преломление цветовых тонов в гамме солнечного заката. Музыка тягучая, накатывающая волнами, нестерпимая и притягательная, как будто смотришь на солнце.

Не могло обойтись без атмосферного пост-романтического “Заката” Респиги: сопрано поет текст Шелли, в котором слова “уж солнце отошло за горизонт” – часть истории о любви и смерти, “Благородная скорбь” альта Сергея Полтавского и виолончели Александра Бузлова сошлись в общем “готическом” рисунке.

 

Прозвучали и знаменитые “Эскизы к “Закату” Леонида Десятникова (сюита, составленная из фрагментов саундтрека к фильму “Закат” по Бабелю), где флейта, кларнет, скрипка, контрабас и рояль рождают неповторимый микст гротеска и слезливости. Мария Федотова, Михаил Безносов, Роман Минц, Павел Степин и Лукас Генюшас сыграли с удивительным пониманием амбивалентного стиля, рожденного в союзе жестокого танго и клезмерской музыки. Отрывисто вопящая скрипка, залихватский кларнет, стаккато рояля, рвущий жилы контрабас и надрывающаяся флейта совместно уходят в нежнейший лирический финал.

Екатерина Апекишева. Фото: Дарья Каретникова
 

Прозвучавшее далее 40-минутное, тревожно-смятенное трио Шуберта (с явными бетховенскими интонациями и щемящим одиночеством) выявило глубокий "философический" звук скрипки Романа Минца, искусную игру пианистки Екатерины Апекишевой и роскошную, богатую интонациями виолончель Кристины Блаумане.  

 

Музыка на тему “Эпитафий” началась с Пуленка (Элегия для валторны и фортепиано). После дивного московского специалиста по валторне Станислава Давыдова с тоской думаешь, как теперь слушать этот коварный (в смысле – трудный для точного интонирования инструмент) в оркестрах Москвы: столичные валторнисты часто потворствуют коварству. Дуэт Дмитрия Булгакова и Александра Кобрина с музыкой Лютославского (гобой и рояль) этот полуплач-полусмех, снова поразил сыгранностью участников и мастерством в “разговоре” медленного и быстрого темпов. Трио Сметаны для фортепиано, скрипки и виолончели тоже поразило, но по-другому. Музыка девятнадцатого века звучала, как танго Пьяццоллы. Романтизм композитора разлетелся на острые осколки с “цыганским” задором. Виолончелист Борис Андрианов, конечно, большой мастер.

И в Квинтете Александра Локшина для двух скрипок, двух альтов и виолончели тот же Андрианов с коллегами красиво отдали дань памяти Шостаковича. На кончину которого Локшиным (его музыку Шостакович называл гениальной) написан этот “поток сознания” – с обрывками музыкальных мыслей, всплесками туманных образов, отголосками фобий и фрагментами путаной исповеди, с финальным обрывом в никуда. Только восхищение стоит выразить после трио Брамса для валторны. скрипки и фортепиано, где за роялем был Яков Кацнельсон, а на скрипке играл великолепный Борис Бровцын. Такой певучий, экспрессивный и мягкий звук (хотелось сравнить его с дорогим коньяком многолетней выдержки) хочется слышать снова и снова.

 

На финальный “Концерт по заявкам” традиционно приходит гораздо больше людей, чем может вместить зрительный зал. И концерт того стоил. Разве что “Мессе” Стравинского по линии духовиков и четкости хора хотелось пожелать больше успехов. Но все равно, холодная, как бы “разреженная” музыка Мессы, написанная не для храма, а для концертных залов, да еще в тонком управлении дирижера Филиппа Чижевского, не может не покорить.

Андрей Гугнин. Фото: Дарья Каретникова

Два трио, неоромантическое, с языческой радостью, Мориса Дюруфле и картинно-медитативное Петериса Васкса, добавили искусство пианистов Ксении Башмет и Андрея Гугнина, у которого необыкновенно красивое туше.

Это нужно “Равнинам” латыша Вакскса – музыке негромкой прелести о месте, “где можно видеть горизонт и смотреть на звезды в небе”. Заслушаешься и Квинтетом редкого для России композитора, британца Ральфа Воан-Уильямса, с его пристрастием к мелодическим формулам и любви к мотивам народной английской музыки. Как и “Испанской рапсодией” Равеля для фортепиано в 4 руки – переработанный фольклор, подернутый находками двадцатого века, когда импрессионизм рационален, оркестровка блестящая, а все части рапсодии (“Прелюдия ночи”, “Малагенья”, “ Хабанера” и “Ферия”) вливаются в душу жарким напоминанием об испанском танце.

  

Финал концерта и фестиваля – отдельная песня. Была исполнена “Зигфрид-идиллия” Вагнера. Когда он заканчивал оперу “Зигфрид” в 1870 году, жена Козима родила композитору сына, его назвали по имени главного героя  оперы, а восхищенный Вагнер сочинил для жены “музыку благодарности”, основанную  на мотивах финала оперы.  Но это даже не главное. Для того, чтобы дирижировать малым оркестром “Зигфрид-идиллии”, в Москву из Голландии приехал Лев Маркиз.

Когда эта весть разнеслась по музыкальной Москве, люди не поверили своим ушам. Как, сам Маркиз? Легендарный дирижер, которого с восторгом слушали наши отцы. Музыкант, чьи диски, запрещенные после его эмиграции, нельзя было достать ни по какому “блату”. Седовласый маэстро, который в 86 лет дал нам урок творческой энергии.

Лев Маркиз. Фото: Дарья Каретникова
 

“Зигфрид-идиллия” была исполнена впервые под управлением Вагнера как утренняя серенада. У Маркиза так и получилось: прозрачная, “серенадная” ласка струнных, сдержанное, но неоспоримое ликование духовых, тонкое разнообразие инструментальных тембров в их единстве и нежное лейтмотивное томление. В общем, тихая победная радость. Про аплодисменты после всплеска этого прекрасного долголетия в профессии можно написать отдельный и тоже идиллический рассказ.


Лев Маркиз. Фото: Дарья Каретникова