Режиссер Дарья Попова: “Стараюсь вытащить на свет то, что волнует меня”

Думаю, глобальные проблемы человечества – это константа. События, описанные в поэтике Аристотеля еще две тысячи лет назад, абсолютно современны сегодня. Уильям Шекспир и поныне “живее все живых”. Но, если говорить о конкретном действии или задачах, которые ставят перед собой драматург и режиссер в XX–XXI веке, то, конечно, все меняется. В последнее время меня вдруг зацепила мысль, высказанная сто лет назад основоположником аналитической психологии Карлом Юнгом: “Идеализм – это та же вредная зависимость, как наркомания и алкоголизм”. Я вдруг поняла, что сейчас идеализм вытравлен из нас полностью, у нас абсолютно прагматичное время. Если обратиться к Чехову, как к драматургу, то для меня он по большей части поднимает проблемы того самого идеализма и оторванности от реальности. Особенно остро, как мне кажется, это чувствуется в его последней пьесе “Вишневый сад”, в которой он смеется над идеалистическими помыслами.

Если сравнить театральное искусство с религией, то у религии нет вопросов, там есть только ответы. В театре все наоборот – нет ответов, только вопросы.  Когда театр пытается взять на себя назидательную или обучающую функцию, то чаще всего, на мой взгляд, это – замещение. Потому что театр, прежде всего, ни что иное, как высказывание художника, который через искусство рассказывает свое мироощущение. Если позиция верна, то она остается жить, если нет – зритель проходит мимо.

Мы живем в мире, когда пропало понятие пошлости. И вновь я возвращаюсь к Чехову и его “Вишневому саду”, возвращаюсь в тот момент, когда Раневская говорит: “Боже мой, дачи, дачники – это так пошло”. Посмотрите, насколько все было пронизано этим понятием – не быть пошлым, потому что несоответствие интеллектуальному развитию воспринималось как пошлость. А у нас сейчас замечательные талантливые актрисы, которые играют на сцене, не считают пошлым рекламировать в социальных сетях салоны эпиляции. Я не могу себе представить, что кумиры моего детства, например, Евгений Леонов, был бы звездой Инстаграма. Хорошо помню одно из последних с ним интервью, когда он говорил о свободе. Свободе от чего?

Сегодня зритель получил ту самую свободу и в этой свободе, выбрал именно зрелище! Не то место, где “разберут” его нутро, “вытащат” его душу, после чего он начнет задавать себе вопросы, как жить дальше, что правильно, а что нет, быть или не быть, в конце концов. Он просто хочет отстраниться от проблем, работы, бытовых забот… Театру следовать за этим? Но, простите, всегда был карнавал! Культура карнавалов – это средневековье. Вот там все было четко и понятно: хочешь встряхнуться – есть два развлечения: либо кого-нибудь сожгут на площади, либо веселый карнавал, где можно покидаться мешочками с калом. И мы немножко “сваливаемся” именно туда!

Прежде всего, я ответственна перед собой. Перед своим образованием, которые мне дали родители, перед их воспитанием, перед, как бы пафосно это не звучало, корнями и предками. И я отвечаю только на те вопросы, которые задаю сама себе и решаю проблемы, которые волнуют меня. Дай Бог, что кого-то из зрителей это “зацепит”! Мне кажется, что в искусстве, когда человек честно открывает и решает свои проблемы, это всегда интересно. Почему одни из самых дорогих картин в современном мире – это произведения Винсента Ван Гога? Нидерландский художник был тяжело больной психически человек, который большую часть жизни провел в “скорбном доме”. И ему было абсолютно все равно, кто и как его оценит. За всю жизнь Ван Гог продал всего одну картину. И продал своему лечащему врачу, который, не разглядев таланта великого живописца, сделал из произведения искусства дверь в коровник!

Я стараюсь вытащить на свет то, что волнует меня. В данный момент, очень переживаю, что мы утратили душевную чуткость, потеряли идеалы. Обо всем этом и пытаюсь поговорить со зрителями. Потому и обращаюсь к источнику многих мировых драматических произведений – к Антону Павловичу Чехову. Для меня это уникальный автор, который одновременно был художником и занимался наукой. Почему для меня так интересны его пьесы? В них действительно “препарируется” человеческая душа и сделано это так, как может сделать только врач – с болью, которую он приносит себе, любя своих пациентов тире зрителей, но сознательно причиняя эту боль. Для выздоровления.

Мне бы хотелось воплотить на сцене сюжет, изначально заявленный автором как комедия – комедия общества, комедия характеров. Думаю, что Чехов над всеми нами хорошо посмеялся. Начиная с понятия самого вишневого сада, которого в принципе не было в русских усадьбах - никогда не сажали эти корявенькие и страшненькие деревья близ господского дома! Весь этот образ – это идеализация, в том числе и идеализация вишневого сада. С другой стороны, для меня это пьеса, в которой нет любви. Совсем. Никто никого кого не любит, а лишь со всей широтой души настолько упиваются своими страданиями и получают от этого удовольствие, что происходит интеллектуальное изнасилование. И в этом “супе” варятся все тринадцать персонажей такой странной комедии на фоне странного сада.

Это уже моя задача. Буду стараться. Вообще, считаю, что если искусство непонятно, значит оно неправильное.

Рабочее название постановки - “Средневековые наемники”. Это спектакль по мотивам романа Александра Дюма (отца). Действие происходит в начале XIV века во Франции, при этом, мне кажется, несмотря на разницу во времени и пространстве, история средневековых легионеров перекликается с драматургией Чехова. Это проблемы голодного человека, который способен переступить через все мыслимые и немыслимые нравственные ориентиры.

В Европе крепостное право было отменено еще в XII веке, и мы наблюдаем жизнь  свободных людей, которые имели оружие и при этом не имели совести и денег. Материал поднимает тему страстей, управляющих нами. В противовес созидательности любви страсть – это в первую очередь концентрация на себе. Чувство, разъедающее человека изнутри. Это то, про что мы говорим – цель оправдывает средства, а когда цель - собственные желания, то они мощнее всего остального. Мужчина по своей природе может выдержать подобный груз, потому что он и защитник, и разрушитель, и его я могу как-то оправдать. Самое страшное, когда страсти обуревают женщиной. В таком случае ее разрушительная сила уничтожает все на своем пути. Будь то близкие люди или государство, коим по воле случая она стала управлять. Вообще тема женщины, получившей возможность вершить судьбы людей, чрезвычайно сложная и интересная. Еще мне очень нравится в этой истории, что при всех страстях и пороках главные герои прекрасны внешне. Они столь чувственны, что в них невольно влюбляешься. Зло вообще притягательно и интересно. На портале Собора Парижской Богоматери (Notre-Dame de Paris. – Прим.ред.) с одной стороны изображен ад, с другой – рай. Как гласит легенда, эскиз ада был сделан моментально, все сразу знали, как он выглядит, а вот как показать рай и благодать - очень долго мучились.

Материал меня (смеется).

Конечно! Ты должен быть уверен в своих силах и в том, что делаешь. Сама профессия подразумевает, что ты - мама, папа и… дрессировщик. Потому что, как капитан корабля, ты в ответе за все, что будет происходить и за всех. За каждого актера, например, который доверился тебе. Ведь ему выходить на сцену к зрителям, и, если не получится, то камни полетят в первую очередь в него. Хотя я всегда очень люблю свою команду, и мой кредит доверия по отношению к ним очень велик.

Вообще, мне кажется, что профессия режиссера предполагает амбивалентность чувств. Я должна быть и циником, и романтиком, и практиком, и сентиментальным существом. Даже гендерных разделений нет – должна чувствовать себя на площадке и женщиной и мужчиной, чтобы андрогенным взглядом видеть со стороны, что происходит. 

Я всегда стараюсь идти за автором. Впрочем, давайте разберемся, что такое классический театр? Это французский театр XVIII века с драматургией Дидро, Седена, Мерсье. В период “от Станиславского” театр тоже менялся. На мой взгляд, в Советском Союзе и России всегда был театр личности: театр Товстоногова, театр Марка Захарова, театр Петра Фоменко… Какой у них был театр? И чувственный, и эпатажный для своего времени, и классический. Думаю, что если спектакль хороший, то все определения или ярлыки к нему не важны. Давать определения - дело критиков. Одно и тоже действие может кого-то эпатировать и смутить, кому-то показаться чувственным, а кому-то старомодным. В свое время замечательная актриса Юлия Рутберг сказала, что в наше время, чтобы эпатировать публику, надо совершить на сцене харакири, правда артисты будут одноразовыми.

Что касается страданий, то, как мне кажется, это наша национальная черта – упиваться страданиями. Голодный художник, хм… Когда человек голоден, то он ни о чем не может думать, кроме еды. Давайте вспомним великого итальянского композитора Джузеппе Верди. Он начинал с неимоверных трагедий в своей жизни, потом был успешен и обласкан, и эта успешность не мешала Верди создавать прекрасные трагические оперы, имея вполне “сытый желудок”. Быть восприимчивым к происходящему вокруг скорее может мешать какая-то косность восприятия, которая в русской литературе именовалась пресыщенностью.

У меня в активе много балетмейстерских спектаклей, но в определенный момент я перешла от режиссуры музыкального театра в драматический. На сегодняшний день у меня, как режиссера, выпущено семь спектаклей и каждый подобно ребенку – выстраданный, любимый, кто-то рано ушедший, кто-то до сих пор обихаживаемый. Мой первый пластический спектакль – моя дипломная работа 1995 года для студентов “Щуки” (Театральный институт имени Бориса Щукина. - Прим.ред.). Тогда никто не делал пластических спектаклей с драматическими актерами, это направление стало появляться в театрах спустя десять лет. А тогда, после защиты диплома, все старейшие педагоги “Щуки”, меня похвалили, но сказали: “Кому это надо? Драматические артисты должны разговаривать!”. Сегодня я солидарна с ними. Я попробовала, у меня получилось, но на этом тему я для себя закрыла.

Если это сделано хорошо, оправдано и к месту, то искренне восхищаюсь. Очень люблю постановки внука Чарли Чаплина Джеймса Тьерре – актера, режиссера, акробата, танцовщика. Тьерре работает именно в этом направлении, виртуозно сочетая драматургию, цирк, оперное пение и актерскую игру. В моем случае, это происходит, когда материал “ведет”, и способы выражения рождаются независимо от меня. Осознанного желания специально придумать, что с чем скрестить, нет. Просто понимаю, что здесь нужна пластика, а здесь – цирковые элементы. Для меня основа – это советская, русская школа драматического театра, драматический актер, который “обманывает”, что умеет танцевать, “обманывает”, что умеет петь, “обманывает”, что способен парить над сценой. Для меня должна быть история, рассказанная актером.

Вообще впервые свел пластику с драматургией родоначальник балетного театра Жан-Жорж Новерр в конце XVIII века, когда отделил балет от просто танцев в опере. К слову о технических приемах и новшествах. В одной из постановок Новерра на десяти подвешенных над сценой и перемещающихся по горизонтали и вертикали облаках было по двенадцать амуров. Только представьте себе – 120 человек над планшетом сцены! Это случилось во время правления “короля-солнца” - Людовика XIV, когда не существовало электричества, а вся машинерия была механическая - ручная. Так что, если нам кажется, что в XXI веке мы делаем то, чего до нас никогда не было, это - заблуждение! Просто мы плохо знаем историю театров. Кстати, самая великолепная машинерия существовала в период римского императора Нерона, потому что он любил театр. Потому и Рим немножко поджег - ради декораций (смеется). Так вот у Нерона был придворный, как сейчас скажут, заведующий постановочной частью, который строил декорации. Если посмотреть сохранившиеся чертежи, то этот завпост практически изобрел двигатель внутреннего сгорания, и первый автомобиль мог бы появиться две тысячи лет назад! Как видите, театр – это очень загадочная вещь (смеется).