В 2018 году исполнилось 80 лет со дня рождения русского советского писателя Венедикта Ерофеева. Автор идеи проекта Владимир Зисман уверен, что поэма "Москва Петушки" – одно из самых музыкальных литературных произведений.
Владимир Зисман — музыкант, писатель, автор книг о музыке уже не единожды выступал в роли автора спектакля, музыкального редактора и режиссера в различных проектах. Большой поклонник творчества Венедикта Ерофеева он с большим удовольствием и с глубоким знанием дела рассказал нам о работе над проектом, размышляя о советском бэкграунде и современном массовом сознании.
Это уже не первый Ваш постановочный опыт. Вы уже выступили в трех творческих ипостасях — автора, музыкального редактора и режиссера — в проекте"Моцарт и Сальери". Эта музыкально-поэтическая композиция с Вениамином Смеховым прошла с успехом у публики. Есть ли какие-то новые ощущения или мысли в этой второй, можно сказать, сценарно-режиссёрской работе?
Да, конечно. Появилась бóльшая уверенность в том, что музыка значительно усиливает воздействие текста. Причём, именно в этом жанре музыкально-литературного сценического действия её роль должна быть не иллюстративной, а дополняющей. Я имею ввиду то, что музыка может включать у зрителя дополнительные ассоциативные ряды, связанные даже не напрямую самим произведением, а с жизненным или даже историческим опытом.
Сама-то идея синтеза музыки и слова не нова — пример тому оперное искусство и более чем четырёхвековые споры о соотношении текста и музыки.
Здесь несколько иная история, но, по сути, речь идёт об одной и той же технологии — одна знаковая и эмоциональная система усиливает воздействие другой. По крайней мере, в конце предыдущей постановки, "Моцарта и Сальери" А. С. Пушкина с Вениамином Смеховым, которая заканчивалась фрагментом из Реквиема Моцарта, в глазах зрителей стояли слёзы.
На концерте "Путеводитель по оркестру". Фото: из архива Владимира Зисмана
Вообще, идея такого сочетания музыки и текста достаточно популярна в наше время. На филармонических сценах ставится большое количество подобных спектаклей, причём, чаще всего они несут просветительскую функцию — это спектакли, сочетающие в себе известное литературное и музыкальное произведение.
Каким образом родилась идея взять такой неоднозначный и непростой для постановки литературный первоисточник?
Эта постановка, сценическая музыкально-литературная реализация поэмы "Москва-Петушки" является частью большого проекта продюсеров О.Якубовича и В.Сергеева "Музыка и слово", в котором я играю роль своего рода "модератора" музыки и слова.
"Москва-Петушки" — для меня это больше чем книга. Это своего рода явление, которое в том или ином виде всегда находилось со мной с того момента, когда книга впервые попала мне в руки в конце 70-х. Это была слепая копия, сделанная на папиросной бумаге еще в допринтерную эпоху, когда для подобных дел использовалась печатная машинка и чёрная копировальная бумага. Юное поколение может погуглить, если незнакомо с подобными технологиями. Через много лет я купил только-только вышедшее тогда издание с комментариями Эдуарда Власова и изумительным предисловием ещё одного из моих любимых писателей Евгения Попова.
Так или иначе, Венедикт Ерофеев напоминал о себе то театральной постановкой, то документальным фильмом…
Таким же, относительно недавним поводом перечитать его произведения стала презентация первой его полной биографии, написанной О.Лекмановым, И.Симановским и М.Свердловым к восьмидесятилетию со дня рождения классика. Вот кто бы мог подумать, что слово классик применимо, причём заслуженно, к человеку, который и членом-то Союза писателей не был. А раз не был членом Союза писателей, то и не считается ни писателем, ни, тем более, классиком.
Я сейчас буду говорить о Венедикте Ерофееве именно как об авторе поэмы "Москва-Петушки" и как бы о главном персонаже этой книги. Это можно назвать как угодно – литературным приёмом, мистификацией, своеобразной игрой, но Веничка не идентичен В.Ерофееву. "Москва-Петушки" никоим образом не мемуары, не рассказ о себе, это просто такая литературная конструкция, если можно так сказать, в которой главный герой в глазах читателя смешивается с образом автора, который и сам-то по себе является некоторым образом мистификацией.
Фото: из архива Владимира Зисмана
И любой разговор о Венедикте Ерофееве и его Веничке приведёт к той же игре значений, в которую играл Хорхе Луис Борхес в своём "Пьере Менаре, авторе "Дон Кихота", когда одни и те же слова, в зависимости от шлейфа контекстов, несут совершенно разные смыслы.
Это, конечно же, чудо, что произведение Ерофеева вообще уцелело. Не факт, что в нашей реальности сегодня существовал бы такой мощный пласт культуры, если бы в 1973 году выехавший из СССР в Израиль физик и правозащитник Борис Цукерман не вывез с собой фотоплёнку с переснятым вот с такой же самиздатовской копии, о которой я говорил, текстом поэмы. А дышавший на ладан к этому моменту журнал "АМИ", который издавали в Иерусалиме литераторы В.Фромер и Б. Левин, не напечатал поэму тиражом в 300 экземпляров.
Вы считаете, что всё-таки это именно пласт культуры?
Безусловно! Поэма "Москва-Петушки" стала такой же частью культурного кода, как "мой дядя самых честных правил". Потому что даже нынешний пионер, который, может, и не знает как очищается политура, всегда готов произнести фразу "и немедленно выпил". А если не может произнести, то и про "моего дядю" и "мороз и солнце" у него тоже не получится. Значит он духовен вплоть до появления лишней хромосомы. Честно сказать, у меня есть подозрение, что процент цитируемых фраз и поэтических формул в "Евгении Онегине" и "Москве-Петушках" примерно одинаков.
Ерофеев определяет жанр как поэму. В чем для Вас поэмность?
Я не могу ответить так, как это сделал бы профессиональный филолог.
Во-первых, сам язык, его поэтический ритм, напоминает сразу о хрестоматийном стихотворении в прозе И.Тургенева про великий и могучий русский язык, которое в школе заставляют заучивать наизусть, а потом декламировать с превеликим пафосом. Оно, собственно, ощущается как то зерно, из которого выросла поэтика всего монолога Венички. Вся поэма "Москва-Петушки" есть одно большое стихотворение в прозе, просто созданное для декламации.
Венедикт Ерофеев. Фото: divanews.ru
По форме "Москва-Петушки" — это виртуозно сделанное произведение. А как она переносится или ощущается в сценическом варианте? Или вообще здесь работают другие законы?
Начнём с того, что прочтение всего текста поэмы занимает пять с половиной часов, а спектакль ограничен естественными рамками приблизительно в полтора часа — для музыкально-литературного спектакля это психологически-оптимальный размер.
Понятно, что вся эта история, разумеется, не о выпивке. И не об электричке. Это трагическая история о любви, о смерти, о месте главного героя в той жизни, в которой он обитает. В конечном смысле, это история о внутренней свободе, об отделении себя от государства. Это именно об этой коллизии написаны строки Д. Быкова для проекта "Гражданин поэт":
"Осталось пить без просыпа,
До белых поросят,
Здесь нет другого способа
Устроить город-сад".
Об этой виртуозно написанной литературе, о форме и стилистике поэмы можно говорить бесконечно. Это и зеркальное построение текста с осью симметрии в "точке перегиба", когда Веничка начинает свой путь к Кремлю, которого он никогда не видел, это полифоническая сбивка ритмов, когда начало и конец новелл не совпадают с ритмом железнодорожных перегонов, это чисто ораторские приёмы повторов, усилений, перечислений и т.д. в монологах Венички, в которых одновременно присутствует многоуровневая система смысловых и ассоциативных слоёв, это сочетание низменного и высокого — это всё квинтэссенция не просто образов, но и формальных литературных приёмов. Проще говоря, "Москва-Петушки" — это книга, которую надо читать медленно, а кроме того, иметь за плечами значительный бэкграунд, потому что на одних комментариях Эдуарда Власова, которые раз в пять превышают объём основного текста книги, далеко не уедешь.
Иллюстрация к поэме В. Ерофеева "Москва-Петушки". Фото: illustrators.ruДа, кстати! Поскольку в афише есть определение "по мотивам поэмы Венедикта Ерофеева", я позволил себе использовать некоторые его реплики из "Записных книжек", и эти реплики оказались пугающе актуальными. Всё, что прозвучит в этом спектакле, принадлежит перу В. Ерофеева.
В конце концов, "Москва-Петушки" помимо прочего — это глубоко эстетское произведение. Не менее эстетское, чем "Игра в бисер" Г.Гессе.
К слову, о комментариях Эдуарда Власова к поэме В. Ерофеева. Помимо чисто академической ценности, сам факт их появления обнажает серьёзную проблему, состоящую в том, что вместе с исчезновением советской страны, ушла в небытие вся советская понятийная цивилизация, основанная на советском довольно специфическом языке газет и телевидения, не говоря уже о целом языковом комплексе, связанном с так называемыми общественными науками и цитатами из трудов классиков марксизма, которые находились внутри черепной коробки любого советского человека.
И в этой связи сразу второй вопрос – можно ли поэму В. Ерофеева определить как "энциклопедию советской жизни"?
В Веничкиной речи, собственно, и в его мышлении, сочетаются две лексические и мировоззренческие сферы – первое, это весь языковой комплекс официозной советской речи, эти паттерны, из которых сконструированы газетные передовицы, новостные программы телевидения и радио, то, что по недоразумению называлось общественными науками с системой доказательств типа "научно, потому что верно". В этом плане к нему ближе всего находятся герои песен А.Галича.
А второе – библейские ряды ассоциаций и аллюзий, и это то, что поднимает смысловой, да и качественный уровень текста на более высокий уровень. Тут важно понять, что в те времена атеистическая пропаганда достигла таких высот, что, как сказал с изумлением один ехидный товарищ, "они не просто в Бога не верят, они не знают о его существовании".
Трудно сказать, насколько всеобъемлюще-энциклопедична поэма, но огромный социально-исторический пласт эпохи нарисован гиперреалистично.
И вот тут возникает серьёзный вопрос, как донести до современного зрителя набор реалий и контекстов ушедшей советской эпохи, которые целиком принадлежат ей и исчезли вместе с ней.
Честно сказать, я не представляю себе, как решать эту проблему считывания эпохи, всех этих газетных, марксистско-ленинских слоганов и мемов, я уже не говорю об исторических именах и событиях, утраченных в современном массовом сознании. Я даже не говорю о знании волшебных свойств политуры. Весь комплекс контекстов может увидеть и понять только человек, которому больше пятидесяти лет (я специально подсчитал), то есть Веничкин современник, свидетель эпохи.
И получается, что это спектакль для зрителя 50+.
И это лишь половина проблемы.
В Театре "Новая опера". Фото: из архива Владимира Зисмана
Вторая половина состоит в том, что спектакль музыкальный. А как относительно молодой зритель будет расшифровывать музыкальные контексты — для меня ещё одна загадка. Ведь только человек "из раньшего времени" узнает музыкальную заставку из тошнотворного пропагандистского киножурнала "Хроника дня", который показывали перед киносеансами в кино, бодрые позывные радиопередачи "Пионерская зорька", которые означали, что пора собираться в школу или безумно тоскливый дуэт Лакме и Малики из оперы Л. Делиба "Лакме". Не потому тоскливый, что музыка плоха, а потому что его систематически исполняли в передаче "В рабочий полдень", а эту передачу советский школьник мог услышать лишь в том случае, если болел.
Отмирание контекстов эпохи ― штука вполне нормальная и естественная. Кто из нас читал "Грандисона" или "Клариссу" Сэмюэля Ричардсона, столь любимую Прасковьей Лариной литературу (что там у вас по ЕГЭ)? Кто читал "Княжну Джаваху" Лидии Чарской?
И слава Богу, что на каждого Пушкина есть свой Лотман. Но с музыкой всё ещё хуже. Посмотрим, как оно всё сработает.
Каким образом определялись те музыкальные произведения, которые будут использованы в постановке?
Я исходил в первую очередь из того понимания произведения, что это серьёзная, "рафинированная" литература. Поэтому и выбор музыки носил достаточно деликатный характер. Конечно же, что-то подсказывала сама книга — разумеется, сцена в ресторане на Курском вокзале не могла обойтись без музыкального образа И. Козловского. И, конечно же, прозвучит музыка, которая является частью эпохи — тот самый музыкальный фон эпохи, песня Серафима Туликова о Родине, "Течёт река Волга" Марка Фрадкина, ещё несколько музыкальных символов эпохи, до сих пор вызывающих содрогание, вроде заставки к передаче "Пионерская зорька". А дальше — классические произведения, имеющие эмоциональное отношение к тем или иным эпизодам спектакля. Это С.Рахманинов, М.Мусоргский, А.Шнитке, Д.Шостакович и даже Дебюсси…
В общем, эта работа для меня очень важна и интересна. Будем надеяться, спектакль сможет донести до зрителя полифоничную и очень музыкальную трепетность ерофеевской прозы.
