Расскажите, как начиналась Ваша музыкальная деятельность? У Вас была музыкальная семья?
В то время, когда я начинал, она еще не была музыкальной. Я учился в физико-математической школе, потом поступил в московский институт тонкой химической технологии и, будучи студентом, просто много слушал музыки. На 3-м курсе я стал все больше и больше слушать джаз, благо радиостанции на коротких волнах (в основном польское радио) передавали много хорошего и разного джаза. Постепенно я стал ходить на концерты, на все подряд – диксиленд, Леонид Чижик... Покупал пластинки, в основном производства стран народной демократии. В поселке Красково Подмосковной области, где я жил, был кооперативный магазин, в котором я сделал какой-то взнос, получил книжку кооператора и после этого покупал там виниловые диски – польские, болгарские, венгерские, чешские.
Винил – это же целая культура. Поставить пластинку было настоящим ритуалом.
В то время были виниловые проигрыватели и большие катушечные магнитофоны. У меня был и магнитофон. Назывался, кажется, “Астра”. И вот я сначала только слушал. А на последнем курсе института стал сам пробовать играть на тенор-саксофоне. Поначалу не очень у меня с ним получалось. Потом купил альт-саксофон, начал играть на нем. Все эти опыты были чистым любительством, играл я исключительно для себя.
Как получилось, что Вы стали выступать на сцене? Помните свой первый концерт?
Первое выступление на сцене произошло благодаря моему знакомому барабанщику Михаилу Жукову, который играл в Ансамбле ударных инструментов Марка Пекарского. Это академический коллектив, который в основной программе концерта исполнял пьесы членов Союза композиторов (в то время играть можно было только это), а на бис - музыку Джона Кейджа, современных советских композиторов-авангардистов и тому подобную “запрещенку”. У Жукова была пьеса в стиле индийской музыки, которую Ансамбль мог исполнить только на бис. Я в ней вышел и сыграл фри-джазовое соло на баритон-саксофоне. Это было 35 лет назад, в 1982 году. Так началась моя карьера музыканта. Это было стопроцентное любительство. Я работал инженером в институте авиационных материалов (ВИАМ), а в свободное от работы время мог где-то поиграть на саксофоне, куда пускали. В студии джазовой импровизации “Москворечье” мне бесплатно выдали два саксофона – баритон и сопрано. Альт у меня был свой. На этих инструментах я и играл. Потом приобрел бас-кларнет.
Как и когда Вы оказались в рок-тусовке?
Сначала я играл в ученическом биг-бэнде, исполнял музыку свободной импровизации с единомышленниками. Начиная с 1983 года стал знакомиться с рок-музыкантами. Одна из первых групп, в которых я стал играть, называлась “Доктор”. Ребята играли “новую волну”, с ними вместе я записал магнито-альбом на баритон-саксофоне. На одном из концертов с “Доктором” я познакомился с группой “Проспект”, которая позже переименовалась в “Ночной проспект”. Модные были ребята – в черных очках, белых рубашках.
Потом на меня вышла рок-группа “ДК”. В Красково рядом с моим домой находилось общежитие, где жили девушки из Туркменистана, которые обучались швейному делу в училище, и молодые ребята, работавшие на заводе по производству вертолетов. Завод этот находился на станции с замечательным названием “Панки”. Когда ко мне в гости приехал мой младший брат (Егор Летов – прим. редакции), мы встретились на Казанском вокзале, где должны были сесть на электричку до Красково. В то время она ходила со всеми остановками, но до Красково не доезжала, только до “Панков”. Мы с Игорем (настоящее имя Егора Летова – прим. редакции) стали искать название станции на табло, и он был потрясен надписью “Панки” и под ней - “везде” (остановки везде). Это металлические таблички на табло завертелись и остановились - “Панки везде”. Это был первый приезд брата в Москву, и он сказал: “Ну и круто же у вас в Москве, панки везде!" Вот в этих “Панках” (это станция в районе Люберец) находился вертолетный завод, где гитарист группы “ДК” Дмитрий Яншин работал “воспитателем”, мог утихомирить любого, так как имел 1-й разряд по боксу. Все его боялись и уважали. Как-то раз он услышал доносившиеся звуки саксофона, зашел ко мне. Так мы и познакомились.
Чуть позже, в 1985 году я познакомился с музыкантом Василием Шумовым, у него была группа “Центр”. В “Центре” я играл на баритон-саксофоне импровизированные партии. Это был период освоения московских рок-групп. “ДК” не выступали, только записывались, а с Шумовым – наоборот: я не записывался, а только выступал на каких-то концертах, иногда довольно пафосных.
Получается, что музыкального образования у Вас никакого не было?
В Омске я учился в музыкальной школе по классу фортепиано. Но как саксофонист я стопроцентный самоучка. В то время ни рокеры, ни джазмены консерватории не кончали, а профессиональные музыканты, которые имели образование, не участвовали ни в рок-движении, ни во фри-джазе. Музыканты же фри-джаза и рока воспринимали себя в некотором смысле протестантами, их деятельность была своего рода идеологической диверсией. Власти нас особо не ущемляли, чаще всего просто не обращали внимания. Не замечали или делали вид, что не замечали. А если и замечали, то, разумеется, препятствовали – приезжала милиция и разгоняла концерты. Помню, как-то мы бежали с Жанной Агузаровой через черный выход, потому что в зале уже всех “заметала” милиция. Мы тогда играли с кем-то из “новой волны”. А таких, кстати, было не так много тогда в Москве: “Центр” Васи Шумова, “Доктор”, команда, в которой Жанна пела..
Как Вас из московской музыкальной тусовки перебросило в Питер?
Представления о том, что я когда-то стану профессиональным музыкантом, у меня тогда не было. Собственно, я и не пытался. Музыка, которую я играл, не была для меня источником заработка, потому что я довольно прилично зарабатывал в Институте авиационных материалов. В 1980-е институт стал часто посылать меня в командировки в Ленинград. Параллельно с работой я стал устанавливать контакты в музыкальной среде города. Сперва познакомился с Мишей Малиным, музыкантом из группы “Марафон”, которая базировалась под Питером в городе Тосно. Ездил к ним на репетиционную базу, но сотрудничества в итоге не сложилось. Потом я приезжал в Питер к барабанщику Александру Кондрашкину, с которым мы занимались свободной импровизационной музыкой. На тот момент Кондрашкин помимо того, что занимался фри-джазом, играл в разных рок-группах - “Аквариуме”, “Странных играх”, “Веке насмешек”, “Тамбурине” и многих других популярных питерских командах Ленинградского рок-клуба. Во всех первых составах везде был барабанщик Александр Кондрашкин, ныне покойный уже. Через него я познакомился с братьями Сологубами из “Странных Игр”. Позже - с Сергеем Курехиным, мы стали вместе выступать. Курехин познакомил меня с Гребенщиковым, дома у которого я встретил Виктора Цоя. В музыкальной тусовке все знают друг друга, благодаря всем этим знакомствам я и оказался в этой среде.
Вы играли когда-нибудь в питерских кочегарках?
Пару раз. Было две отдаленных кочегарки в подвалах домов на Петроградке - “Камчатка” и еще дальше - “Чукотка”. В то время в Питере в среде музыкантов подпольного рока было распространено работать либо дворником, либо кочегаром. БГ, Цой, промоутер Сергей Фирсов - все были кочегарами. В 1986 году в знаменитой “Камчатке” устраивались панкотейки (панковские концерты), иногда даже ночью. Как-то мы с Виктором Клемешевым (трубач, саксофонист, гитарист и вокалист группы “ДК” - прим. редакции) приезжали специально в Питер и ночью играли такой концерт. Цой и Фирсов тогда работали там непосредственно кочегарами. Работали котлы, из бойлерных натекали лужицы на кафельный пол... В таком вот антураже мы и играли.
В Питере вообще музыкальная жизнь была тогда более активная, чем в Москве. Не могу сказать, что в Москве в 1980-е я много где выступал. Другое дело с Ленинградом - туда я всегда уезжал с саксофонами. Бывало, что я проводил там треть или четверть года наездами по неделе. Заранее звонил Курехину, сообщал, когда приеду, а он подгадывал какой-нибудь концерт. Так за неделю я успевал попереиграть буквально со всеми, но в основном я играл с Курехиным и Кондрашкиным. Если даже я не брал с собой инструменты - в случае, когда надо было привозить какие-то образцы на исследования, Курехин находил для меня саксофон – у Владимира Чекасина или у литовского джазового саксофониста Пятраса Вишняускаса, который приезжал в Ленинград на гастроли. Так продолжалось до самого конца 1980-х годов. Потом Курехин получил официальную работу в ленинградской филармонии, стал оплачивать мне дорогу. И мне уже не приходилось подгадывать выступления под командировку, я мог приехать специально ради концерта. Жил в гостинице “Октябрьская” или “Советская”, за мной подавали транспорт, чтобы отвезти на площадку.
А как начались международные гастроли?
В 1985 году я с Аркадием Кириченко основал ансамбль интуитивной музыки “
Три О”. С этим и другими проектами (с тем же Кондрашкиным, со смоленским виолончелистом Владиславом Макаровы) мы каждое лето ездили в Ригу и Пярну, где проходили два соперничающих между собой джазовых фестиваля. Разница между ними была в сроках – две недели, и, как правило, музыканты, участвовавшие в рижском фестивале, потом переезжали в Эстонию. Мой ансамбль “Три О” по сути был символом эстонского фестиваля в Пярне, наши имена были там даже в кроссвордах, которые они выпускали. Впоследствии эстонцы отправляли нас как свой коллектив в Финляндию: в Эстонии тогда не было никакого фри-джаза, там играли более прохладную традиционную музыку, а в Финляндии по формату требовалось что-то радикальное. И эстонцы отправляли туда нас, москвичей, но со своим администратором.
Когда музыка стала Вашей главной деятельностью и источником заработка?
В первой половине 1980-х годов музыка не приносила мне никакого заработка. С тем уровнем владения саксофона, который у меня был, я не предполагал, что это возможно. Тем более у меня не было никакого документа о музыкальном образовании, а без него в СССР на официальный гонорар за концерт рассчитывать было нельзя. Музыканты без “корочки” назывались бесставочниками. Чтобы получить аттестат, я поступил на заочный в Тамбовское музпросвет училище (ныне Тамбовский колледж искусств) с подачи Дмитрия Яншина. В дальнейшем это училище окончили все музыканты группы “ДК”. Несколько раз в год я ездил в Тамбов сдавать экзамены, зачеты. Получил красный диплом.
Первые заработки начались во второй половине 1980-х. А в канун нового 1989-го года музыканты “Три О”, Аркадий Шилклопер и Аркадий Кириченко, уговорили меня бросить Институт авиационных материалов и заниматься только музыкой. При этом оба из группы ушли через какое-то время: Кириченко во время гастролей в США остался в Америке, Шилклопер начал сольную карьеру. Ансамбль “Три О” пришлось восстанавливать: из “Аквариума” в группу пришел фаготист Александр Александров, из биг-бэнда Олега Лундстрема - трубач Юрий Парфенов.
Пригодился ли Вам в дальнейшем красный диплом?
В контексте нашей страны - нет, так как в 1988 году, когда я закончил, уже можно было выступать безо всяких документов. Но он мне понадобился, когда я оформлял визу с правом на работу в Европе. Переводил этот диплом и отправлял в Министерство труда Италии.
Почему именно Италия, и чем именно Вы занимались там?
В 1990-м году я выступал в Италии на джазовом фестивале, где познакомился с танцовщицей Джованной Суммо. У нас с ней сразу же возникла любовь. Она стала искать способы, как меня трудоустроить в Италии. Так я стал работать в Центре экспериментального театра в Риме, объездил 36 городов Италии со спектаклями. В каком-то смысле эта работа в итальянском театре помогла мне пережить те трудные годы, которые были в России после распада в СССР.
Кстати, о театре - Вы много сотрудничали и продолжаете сотрудничать с российскими театральными коллективами. С чего началась Ваша работа для театра?
В середине 1990-х мы продолжали выезжать зарубеж, но той активности, которая была в советское время, в джазовой музыке к тому моменту уже не было. Интерес, который публика проявляла в отношении музыки в 1980-х и который позволял жить на гонорары от концертов, пусть даже небольшие, пошел на убыль. Многие музыканты, я в том числе, стали больше склоняться к театру. “Три О” стали выступать с Александром Филиппенко еще в 1980-х. В 1988-м году я устроился в Театр импровизации при Союзе театральных деятелей СССР, но он очень быстро закрылся по причине того, что большая часть труппы осталась в Канаде на гастролях, а директор этого театра (в прошлом - уголовник) все деньги, выделенные на театр, отправлял на погашение своих прежних долгов. В 1989-м я вошел в труппу Театра-школы драматического искусства Анатолия Васильева. Бывало, за день выступал на разных площадках - сбегал из театра Васильева прямо со спектакля, чтобы сыграть какой-то номер с Филиппенко, а потом обратно на такси мчался в театр Васильева, чтобы выйти в спектакле.
Потом был “Кинетический театр” Саши Пепеляева - я написал музыку к его балету по текстам Виктора Ерофеева. В 1996 году я познакомился с актером и режиссером Валентином Рыжим, который предложил мне написать музыку к его спектаклю “Москва-Петушки” в постановке Театра на Таганке. Там я и служу с 1996 года до сих пор. Тогда я подумал, что это тоже временное, но, как выяснилось, нет ничего более постоянного, чем временное. Два года мы с большим успехом играли “Москва-Петушки”, а потом Юрий Петрович Любимов взревновал к этому успеху, и решил к актерам, занятым в “Москва-Петушки” добавить пару звезд и сделать на этой основе свой спектакль “Марат и Маркиз Де Сад”. В 1998 году состоялась премьера с моей музыкой. Маркиза Де Сада до самой своей смерти играл Валерий Золотухин.
Кстати, не обходилось порой и без конфликтов - когда Любимов и Васильев назначали гастроли в одно и то же время в разных странах. Приезжал администратор из театра Васильева, вел переговоры с Любимовым, мол, их раньше пригласили... Юрий Петрович делал вид, что у него плохо с сердцем, ложился на обследование, а всем публично объявлял, что это я его довел до сердечного приступа. Но поначалу у нас с ним были хорошие отношения, он очень интересный человек был.
В 2001 году я познакомился со служащим французского посольства, режиссером Кристофом Фертерье , который предложил мне выступить с французскими писателями во время их российского тура. Мне достался Мишель Уэльбек, ставший впоследствии знаменитым, и Валер Новарина. После этого проекта Фертюрье поставил спектакль “Между нами”, в котором я играю до сих пор в Театре-студия “Человек”. 21 год в Театре на Таганке и 16 лет в театре “Человек”.
Такая удивительная история – казалось бы, я больше связан с роком и джазом, а основным оказывается театр. Все-таки театр – это некая дисциплина. У меня там база, где я храню инструменты. Если надо что-то порепетировать, я иду заниматься в театр. Конечно, в театре для музыканта менее комфортно: публика приходит смотреть на артистов. После спектакля ты чувствуешь, что внимание было направлено не на тебя, ты как бы наступаешь на горло собственной песне. Ты вроде на сцене, но не главный, а третьестепенный. Хотя тот же Любимов, который, кстати, очень хорошо разбирался в музыке, когда мы были на гастролях, выходил на сцену и первым пожимал мне руку. Это производило сильное впечатление. Он понимал, что я делаю и что я значу для его спектакля.
Сегодня Ваша занятость в театральных проектах осталась на том же уровне, что и тогда?
К сожалению, нет. Видимо, в последние годы сильно ухудшилось финансирование театра. Как следствие - количество спектаклей резко сократилось. В этом году я сыграл только пару спектаклей в Театре на Таганке и столько же в театре “Человек”.
Тяжелее или легче сегодня живется современному музыканту?
Я бы сказал, что легче. В 1990-е годы никакой поддержки я ни в чем не ощущал и жил как бы вопреки существованию. К примеру, в 1991 году я участвовал в фестивале “Милано поэзИя ” вместе с поэтами Приговым, Рубинштейном, Кибировым и другими. Фестиваль запросил поддержки у московского отдела культуры, а отдел культуры ответил им, что не знает, кто такие Пригов, Рубинштейн, Кибиров, Летов, и может предложить других, лучших артистов вместо этих! На что организаторы фестиваля ответили, что сочтут за честь познакомить бюрократов отдел культуры с признанными международным сообществом артистами, деятелями литературы и искусства! (Смеется) Это было первое постсоветское время.
В последние годы я чувствую некоторое улучшение климата. В 2010 году я получил Президентский грант на свой проект “Немое кино - Живая Музыка”. Вообще я начал заниматься озвучиванием немых фильмов с подачи Гете-института, и немцы меня довольно основательно в этом деле поддерживают, особенно в поездках по российской провинции.
Вас можно назвать современным тапером?
Да, с той лишь разницей, что я играю не на фортепиано, а на современных электронных инструментах.
Сколькими инструментами Вы владеете на данный момент?
Я играю на тенор-, баритон-, сопрано-, сопранино-саксофонах, бас-кларнете, разных флейтах, электронных духовых инструментах. Использую и компьютер.
Возвращаясь к озвучиванию немого кино, можно ли назвать проект “Немое кино - Живая Музыка” самым актуальным для Вас в данный момент?
Наверно да, в последние годы я все больше занимаюсь этим. Выступал и выступаю с этим проектом не только в нашей стране. В мае гастролировал в Брюсселе, Париже, Антверпене, Дордрехте (Голландия), Льеже (Бельгия). До этого - в Лондоне, Берлине, Гамбурге. В июне озвучивал в Мадриде фильм Дзиги Вертова.
Все эти гастроли спонсирует Гете-институт?
Нет, Гете-институт не занимается вывозом наших артистов в Германию, а продвигает немецкую культуру внутри России. Зарубежные гастроли поддерживают наши российские спонсоры.
Есть ли в России фестивали немого кино?
У нас в стране крупных фестивалей, посвященных исключительно немому кино, нет. Мне удавалось проводить небольшие мини-фестивали в Екатеринбурге. Хотя я-то сам не организатор, а музыкант. Я не могу заниматься и сочинением музыки, и обиванием порогов.
На каких площадках Вы реализуете этот проект?
В Петербурге ко мне обратилась студия “Лендок”, и я у них раз в квартал показываю фильм с живым музыкальным сопровождением. Со мной играет Олег Шарр, экс-барабанщик группы “Аквариум”. В Москве я показываю фильмы в разных клубах, Еврейском музее, в Центре авангарда на Шаболовке. Довольно много мест, где мне удается показать порядка 35 фильмов, которые я озвучиваю. В большей степени это советское и немецкое кино. Начальный импульс пошел от немецкого кино, но постепенно, благодаря Центру авангарда, я стал включать в свои программы больше советского кино.
Нет желания сыграть большой сольный концерт на большой сцене?
Понимаете, картина пишется же под выставку. Мне предлагают концерт – я его играю. Я пробовал заниматься какой-то организацией в 90-е годы, оказалось, что это очень утомительно и нервно. Для моего типа темперамента быть организатором нельзя. Я очень устаю. Поэтому, раз у меня нет никакого своего администратора, то я занимаюсь тем, что мне предложат. Такое вот само-администрирование.
Считаете ли Вы, что умение продавать себя, коммерциализировать свой талант, это один из элементов любой творческой профессии? Неважно, музыкант ты, или артист, художник.
Не всегда эти способности у артиста есть. Я вот не очень склонен к администрированию. Хотя некоторые представления о порядке и дисциплине у меня есть, так как я вырос в семье военнослужащего. Этим я, может быть, отличаюсь от других музыкантов. В то же время быть администратором какого-то проекта, что-то пробивать, отвечать за других людей для меня совершенно непереносимая вещь.За себя я отвечаю. А, чтобы обеспечивать работой кого-то, брать на себя директорство… В 90-е стало совершенно очевидно, что это не мое. В некотором смысле я плыву по течению. Это неплохо, ведь Москва – очень большой город, в котором мне поступает много разных предложений.
Что Вы можете пожелать нашим читателям, в том числе молодым музыкантам?
Я бы пожелал музыкантам как можно больше читать, стараться преодолевать свои антипатии и быть в курсе всего самого современного: современных технологий, новых интересных тенденций в музыке и культуре вообще. Смотреть немного дальше своего носа и своей собственной профессии. Это очень помогает.
