Программа концерта – сначала Скрипичный концерт Берга потом Первая симфония Малера – не обещала легкого восприятия для слушателей. Но широкая публика в большинстве своем ходит к Курентзису не столько на музыку, сколько на его харизму. Даже если б пермский дирижер, уже несколько лет как вошедший в широкую моду, играл хоть Штокхаузена с Булезом и Берио - овации были бы обеспечены.
Этот очевидный факт не отменяет качества исполнения. Оркестр, в котором даже не на первых пультах играют концертмейстеры известных коллективов и солирующие музыканты со сложившейся карьерой и европейскими именами (взять хотя бы скрипача Айлена Притчина и альтиста Сергея Полтавского); оркестр, в котором изнурительные многочасовые репетиции – норма повседневной жизни, - такой оркестр не может сыграть плохо. Об этом, кажется, никто и не спорит. В отличие от дирижерских трактовок музыки, по которым на просторах социальных сетей кипят перманентные страсти. Впрочем, и суровые критики (осуждающие еще и броские сценические "эффекты" дирижера), и восторженные поклонники (ну, тут все ясно) пристально следят за концертами Курентзиса. Не обращать на него внимание не получается ни у кого. Даже красные шнурки черных ботинок маэстро вызывают острые реакции. Как самое важное для некоторых пуристов. За этими злосчастными шнурками и прочим поведенческим игровым "прикидом" Курентзиса (типа "артист-романтик или артист, играющий в романтика, перед вами") кому-то могут стать незаметными тщательная проработка оркестровых тембров и до мелочей выверенный баланс оркестровых групп.
Фото: Лиза РайковаНо что дирижер и его соратники каждое выступление превращают в некий спектакль – это правда. Какой именно спектакль и о чем – задача для публики. Курентзис мастерски провоцирует смятение в умах. А дальше - что вам по нервам. И насколько у вас богатое воображение. Субъективизм в любом случае торжествует как формообразующий принцип.
Патриция Копачинская, солистка в концерте Берга, вышла на сцену в белом "рваном" платье, похожая на печального ангела, наверно, подчеркивая тем самым грустный повод для написания музыки (смерть знакомой Берга, юной девушки). Ее скрипичные каденции с отдаленными "подголосками" оркестра, сперва совсем тихого, но постепенно нарастающего, как вторжение хаоса в жизнь, до музыкального "крика", - играли роль некого зова с небес. Или зова к небесам. Баховский хорал, использованный Бергом, звучал у Курентзиса как броская невротическая скорбь. Смычки виолончелистов стучали по корпусам инструментов как навязчивая идея. Финал концерта, когда "сонная" медитация оркестра картинно превращается в бормотание, а звучность истончается до комариного писка и символически уходит в небытие, поставил многозначительную точку в коллективной музыкальной суггестивности.
Фото: Гюнай МусаеваВ Первой симфонии Малера, когда оркестранты перед началом музицирования смотрели на маэстро влюбленными глазами, а скрипки с альтами играли стоя, музыкальный спектакль был иной. Курентзис был так нарочито серьезен в передаче малеровских "вульгарных" вызовов, что его серьезность воспринималась как самый большой юмор. Но "неустойчивое равновесие" всей симфонической конструкции, "двойное дно" музыкальных посылов мы услышали во всей красе.
Сперва - солнечный легкий денек с кукованием и звуками охотничьих рогов вдалеке, нарочитая композиторская пастораль, издевательская – подспудно – радость, когда труба действительно зовет, а флейта поет что-то невыносимо сентиментальное, до неземной уже приторности. Потом - резкий стук перкуссии, и сельские радости переходят в городскую пошлость, в липкую игривость, которая тоже подается как высокий гимн. Какие-то кабацкие мелодии, водевильные жалобы, жестокие романсы, как будто "недоделанные" вальсики, резвые галопчики, ресторанный шик. Нагнетание сладкого, обморочного ужаса. И траур как глумление.
Фото: Лиза РайковаНо перед этим будет оркестровая кавалькада лендлера: музыка как будто проносится мимо, с уханьем и гиком, чтобы сгинуть где-то вдали, словно парадный выезд. А после этого явится столь же вызывающе пафосность, траченный молью энтузиазм, когда медные как жахнут, а барабаны как ухнут. Ну просто сорок тысяч финалов "Лебединых озер" одновременно (не в смысле сходства музыкального языка и стиля, а по настроению). И спад в тишину – одни вздохом оркестра - как отдых после истерики.
У Курентзиса Малер как будто оглушен сам собой. Как-будто он сам не знает, шутит ли или нет. Как-будто все кругом фикция всерьез, а реальности нужно ждать, и не факт, что дождешься. А почему вдруг нарастает навязчивый апофеоз, с вкраплениями фанфар, и почему он вдруг прекращается - знает только ветер. Или композитор, написавший минорный финал с мажорной кодой.
Фото: Лиза РайковаНа бис играли хит – малеровское Адажиетто из Пятой симфонии, которое дирижер не объявил, сказав только, что будет "грустная и светлая музыка". Играли многозначительно и неторопливо, как будто растягивая каждую ноту. Чтобы нота наверняка проникла в души. После окончания Курентзис секунд тридцать стоял неподвижно. И одинокий кашель какого-то слушателя, внезапно разрядивший сакральную атмосферу, показался вполне уместным. Во всяком случае, Малер, серьезно-гаерный автор Первой симфонии, это бы наверняка одобрил.
Фото: Лиза Райкова