Истоки
История этого спектакля начинается в 1922 году, когда семье Станиславского были выделены комнаты в особняке в Леонтьевском переулке и здесь же, согласно постановлению Малого Совнаркома, обосновалась оперная студия. Именно мраморный античный портик с колоннами, разделявший зал особняка на две части и стал тем центром, вокруг которого и кристаллизовалась вся композиция постановки “Евгения Онегина”.
В 1926 году спектакль был перенесён в оперную студию Станиславского в то самое здание, в котором сейчас находится Московский музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко и на десятилетия стал символом театра, а портик и колонны – элементом его логотипа.
Постановка Станиславского шла в театре в течение почти восьмидесяти лет и выдержала 2098 спектаклей.
Это была целая эпоха в истории оперы Чайковского, своего рода “эталонная” постановка. Когда спектакль на сцене театра совпадал с детскими каникулами или периодом изучения “Евгения Онегина” в школьной программе, театр заполняли целые классы учащихся. Для артистов это были нелёгкие спектакли, потому что зал был полон юных бандерлогов, у которых, безусловно, были иные приоритеты и интересы, чем трепетное отношение к музыке Чайковского. Они заинтересованно затихали лишь на сцене письма, потому что в этом возрасте трепетного познания мира их внимание более всего привлекала Татьяна в неглиже.
Из этих более чем двух тысяч спектаклей думаю, что я сыграл не менее трёхсот, поэтому с таким интересом и нетерпением отправился на спектакль в “Геликон-оперу”.
Машина времени не сработала
Я предвкушал познакомиться с результатом работы своеобразной машины времени. Это действительно интересная затея: в точности повторить спектакль почти столетней давности. Но увы, с первых же секунд стало понятно, что мои мечты не оправдались.
Просто надо внимательнее читать декларации автора геликоновской постановки Дмитрия Бертмана:
“… наш “Евгений Онегин” – не мертвая реставрация, а скорее постановка по мотивам Станиславского; спектакль, в котором возрождаются его принципы работы и сохраняется внешний рисунок мизансцен. Наполнение этого рисунка будет идти по методу Станиславского, но уже сегодня”.
При сохранении основных композиционных черт спектакля Станиславского, знаменитого “мультифункционального” портика с колоннами и даже отдельных мизансцен исторического спектакля постановка “режиссёров воссоздания” Дмитрия Бертмана и Галины Тимаковой получилась иной.
Слова Бертмана “по мотивам Станиславского” оказались значительно более наполненными смыслом, чем я ожидал. Постановку самого Станиславского, “историческую реконструкцию” абсолютно реалистическую по духу, сменил спектакль современный по настроению, по нервному напряжению и по своей динамике развития. При том, что драматургические рамки, заданные самим Чайковским, полностью были сохранены в постановке Бертмана.
На сцене…
Итак, знаменитая Интродукция, открывается занавес и начинается сцена-квартет, обычно неспешно-идиллическая, но здесь…
Именно она сразу и довольно точно обозначает весь градус того, что в дальнейшем будет происходить – нервные, буквально до истерики, мать Ларина (Инна Звеняцкая) и няня Филиппьевна (Ольга Спицына) с одной стороны, и Татьяна с Ольгой с другой, которые практически сразу уходят в дом, закрывают окно и продолжают приглушённо петь уже там. В сущности, так и есть – у Чайковского это два практически независимых дуэта, происходящих одновременно, но режиссёры довели их до демонстративного уровня.
Собственно, в этой сцене, являющейся экспозицией, и заложена основная черта взаимоотношений главных персонажей оперы – их просто нет. Каждый из персонажей живёт в своём герметичном мире, в своём комплексе представлений об окружающей действительности.
Безумно влюблённый Ленский (Игорь Морозов) в ариозо обращается в Ольге с такой интонацией, что становится ясно, что все эти слова он недавно прочитал в очередной романтической книге, и они у него осели в голове, а Ольга (Ирина Рейнард) вполне нейтрально всё это выслушивает, почти никак не реагируя. Она вообще эмоционально глухая, причём настолько, что уже во время ссоры Онегина и Ленского на балу у Лариных, практически за минуту до кульминации сцены, предлагает уже совершенно невменяемому Ленскому блюдечко с чаем в качестве утешения.
Тем очевиднее в сцене дуэли бессмысленность этой жертвы – Ольга, в которую влюблён Владимир Ленский, не более, чем плод его фантазии. Знаменитую арию из Сцены дуэли Игорь Морозов поёт очень сдержанно, как бы внутрь себя, почти вполголоса, очень мягким звуком и очень изысканно интонируя. Он выходит из этого состояния оцепенения и ухода в себя только тогда, когда вспоминает Ольгу – срежиссированный контраст между отчаянной искренностью Ленского и нашим пониманием того, что Ольга – вообще не повод для драмы.
Точно так же, Онегин для Татьяны, каким она его видит – тоже результат её воображения. Да и для Онегина, в свою очередь, всё происходящее – не более чем слабо интересующие события “внешнего” мира.
Главные герои
Евгений Онегин (Максим Перебейнос) в лучших традициях экзистенциализма скользит между людьми и событиями, проявив свои чувства, пожалуй, только дважды: когда взбесился на балу у Лариных (там так фантастически ярко выстроена вся сцена и индивидуально прорисованы провинциальные дамы, что немудрено от этих типажей и взбеситься), и когда рыдал, упав на свежеубитого Ленского. Что, на мой взгляд, несколько неуместно, потому что рыдание, заглушающее оркестр, стилистически более свойственно итальянской опере эпохи веризма.
Его эмоциональный всплеск в финале не считается, потому что он жёстко прописан либретто и музыкой, и тут уж всё равно ничего другого не сделаешь.
В постановке Бертмана и Тимаковой поведенческие реакции основной “четвёрки” соответствуют подростковому возрасту и очень точно актёрски, да и вокально сделаны солистами. Все эти любовные отношения – они не всерьёз, это детские игры в романтизм. Если это принять, тогда отчасти становится мотивированным индифферентное поведение Ольги, неуправляемый романтизм Ленского, да и сам Онегин, в сущности подросток, важно изображающий из себя взрослого, когда с серьёзным видом сообщает, что “супружество нам будет мукой”.
Татьяна (Ольга Толкмит) своей детской непосредственностью напоминает героиню Надежды Румянцевой из фильма “Девчата”: она очень трогательно, слушая проповедь Евгения, садится на лавочку около него, и, пока он излагает свои мысли, потихоньку придвигается к нему, и трогательно кладёт голову на плечо. А потом, словно опомнившись, вскакивает и, пытаясь спрятаться за колонной, застревает между ней и перилами балкона.
Вообще, надо заметить, что таких гэгов в спектакле довольно много, и они заметно развлекают публику. Таков финал сцены письма, который Татьяна заканчивает в позе статуи Свободы, такова сомлевшая от изрядно выпитого дама на балу Лариных, которую кавалеру удалось пригласить лишь с третьего или четвёртого раза, пара - Зарецкий и Гийо - просто комедийные персонажи классических амплуа. Хорошо ли это, удачно ли – у меня нет однозначного ответа. Всё же, мне кажется, это выпадает из стилистики произведения.
Финал
В финале оперы Татьяна совсем иная. У Ольги Толкмит становится не только более плавной динамика движений, но возникает чувство, что меняются интонации и даже голос.
Третий акт оперы стоит несколько особняком, поскольку, несмотря на парадные портреты на стенах Екатерины II, Павла I и Александра I, публика на балу у Греминых одета в костюмы 20-х годов XX века с элементами модерна. Туда с грохотом и вываливается сквозь всё те же колонны Евгений Онегин, совершенно буквалистским способом иллюстрируя фразу “с корабля на бал”. После чего изливает душу даме с пахитоской: “и здесь мне скучно” с последующим “кратким содержанием предыдущей серии”, то есть всего того, что обычно поет в этом месте Онегин, обращаясь непосредственно к публике в зале.
Во время полонеза хор (в данном случае, гости) задействован довольно условно – он перемещается, но в режиме цугцванга – то есть, ходить надо, но куда и зачем – неочевидно.
Князь Гремин (Михаил Гужов) – солидный функционер, не терпящий возражений, судя по тому, как он громким ударом руки по столу призвал Онегина к вниманию за два такта до начала своей арии.
Михаил Гужов исполнил её не статично и тяжеловесно, на что провоцирует сам музыкальный материал, а, начав с обращения к Онегину, перевёл внимание в сторону зала, в сущности, рассказывая всё это себе. Он поёт басовую арию так, что есть музыка и мысль, но нет демонстрации преодоления нижних нот.
И, маленькая деталь: Гремин проницательно понимает, что к чему, взглядом останавливая Евгения Онегина в дверях, когда он пытается следовать за Татьяной, покидающей бал.
Финальная сцена – самая сложная для постановщика, потому что режиссёр, как правило, пытается продемонстрировать, что он видит подтекст. Но поскольку зритель его тоже видит, это обычно приводит к некоторым излишествам. Сколь я помню, в постановке Станиславского Онегин не позволял себе такой восточной страсти по отношению к Татьяне. Всё же другая культурная среда.
Заслуженные комплименты
И в конце мне хотелось бы исправить две несправедливости.
Во-первых, в программке Петр Ильич Чайковский указан как автор либретто, в то время как обычно в качестве либреттиста фигурирует Константин Степанович Шиловский.
И, во-вторых, мне кажется несправедливым, что в программке есть, к примеру, месье Гийо, который за всё это время не спел ни одной ноты, и даже испанский посол, но отсутствует гобоист, который на своих плечах, можно сказать, вынес всю тяжесть сцены письма и исполнил ещё немалое количество сольной красивой музыки, написанной для гобоя Чайковским.
Поэтому я считаю необходимым поделиться инсайдерской информацией.
Соло на гобое исполняла Таисия Маслинская.
Соло на валторне Алексей Рынзин.
Соло на фаготе Алексей Коняхин.
Оркестр под управлением дирижёра Валерия Кирьянова был очень динамичен, сольные фрагменты, такие как интродукция, рассвет в начале третьей картины, полонезы, мазурки, экосезы и пр. были исполнены в абсолютно концертно-симфонической стилистике. То есть ярко.
В случаях аккомпанемента оркестра иногда было немного больше, чем хотелось бы, но зато прозвучало всё богатство партитуры Чайковского.
Резюмируя вышесказанное, с некоторым сожалением могу констатировать, что ностальгии не произошло. Однако с удовлетворением добавлю, что постановка оперы Чайковского “Евгений Онегин” Дмитрию Бертману и Галине Тимаковой удалась – она интересна, органична и многогранна.
