Сцена из спектакля. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.
Поздняя шекспировская пьеса "Зимняя сказка" полна тайн. Рассматривать эту поэтическую историю (точней, сказочную притчу) как "костюмную" повесть из жизни древних королей или даже как "лав стори" — невозможно. Никакой театральный реализм, да и "реализм" тоже, тут неуместен. Уместен театральный символизм. В том или ином виде. Ведь это, в конечном счете, история о том, как легко всё разрушить — и как трудно восстановить. И как страшна неконтролируемая субъективная эмоциональность. Хэппи-энд у Шекспира неполный: мужу и жене можно помириться через 16 лет, но смерть ребенка не отменишь. Это и правда зимняя, сумеречная сказка. Музыка современного композитора Джоби Тэлбота тоже большей частью "зимняя": "киношный" по типу звучания союз снега, ветра и инея, обильно сдобренный минимализмом. Только в богемских сценах возникает некая туземная "жаркость", выраженная через набор экзотических инструментов: бандонеона, индийской флейты, венгерской цитры – дульцимеры и разного рода перкуссии. Все это представил оркестр во главе с дирижером Антоном Гришаниным.
Сценограф Боб Краули поместил действие сперва в рамки условных дворцовых колонн, между которыми стоят "античные" статуи (а из "окна" видны то голые осенние деревья, то стылые романтические пейзажи в духе Каспара Давида Фридриха). Это прохладное место, хоть страсти кипят нешуточные. Богемская пастораль проходит на лужайке у дерева, но майского, буйно зеленого с раскидистыми корнями, увешанного лентами. Тут же и цветочные венки, и расшитые подушки. Европейские сицилианские камзолы и "албанско-греческие" богемские одежды призваны подчеркнуть разность королевств и традиций.
Поликсен – Эрик Сволкин, Мамилий – Лев Тимошенко, Гермиона – Ольга Смирнова, Леонт – Денис Савин. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.
Первое па-де-труа двух друзей-королей и жены одного из них задает тон последующим "сицилийским" комбинациям: в меру изобретательная классика, масса поддержек, много открытой и довольно стандартной картинности, но и энное количество оригинальных деталей, скроенных из мимолетных, четко показанных нюансов рук, движений голов и резвости смен телесных ракурсов. Удачно пластическое сравнение ревности с движениями паука. Хороши бравое позерство придворных и бальные ласки любви – той, что была до катастрофы. Убедительны и монологи обезумевшего от ревности Леонта: как будто его что-то разрывает изнутри, а черный ужас исковерканной психики словно наползает на окружающих.
Точно так же, как сценический богемский ансамбль музыкантов на слух скроен из "варваризмов", а музыка за морем становится цветисто-сентиментальной и гораздо более простодушной, — сделана и богемская хореография. Этакий микст из классики и танцевального фольклора Балкан, и не только, но и Востока. Пастухи и пастушки, нарядные, как и положено в сказке, справляют невинную вакханалию. Но снова, как в первом акте, идиллия прерывается деспотической злобой. В форме конфликта отцов и детей.
Мало кто из современных хореографов обращается к спектаклям большой формы. Уилдон отважно решается не это, хотя держать в узде драматургию до финала ему не всегда удается. Этот балет - образец постепенного спускания качества. Первый акт – интересный, ладно выстроенный, насыщенный, второй, в Богемии – декоративный и затянутый дивертисмент, от которого уйти не получилось, с постепенной потерей фабулы (а главное, смысла притчи), третий, снова в Сицилии — наскоро слепленный пантомимно- повествовательный финиш. Мол, вот так все и решилось.
Флоризель – Давид Мотта Соарес. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр.
Уилдон добросовестно, до буквоедства, повествует: все начитается с дружного детства героев, и далее по тексту. Если герои плывут на корабле, судно непременно покажут, как в старинных балетах девятнадцатого о века. А если за первым кораблем идет морская погоня, то и другое плавательное средство тоже появится. И медведь, по сюжету терзающий придворного, правда, нарисованный на шелковом полотнище. Хотя, учитывая, что у Шекспира морем плывут в сухопутную Богемию (и обратно), можно было б убавить буквализма. Впрочем, это давняя традиция английского балета, склонного к тщательности деталей. (Что бы ни говорил сам Уилдон, он наследник по прямой классиков балета туманного Альбиона – Аштона, и, особенно — Макмиллана. Вплоть до лексики). И стоило бы делать два акта, а не три, если убрать пластическое многословие, которое местами есть даже в крепком начале. Рыхлый спектакль от этого мог выиграть. А так зрелище в конечном итоге получается странное: то глубокое, то наивное, то метафорическое, то буквальное, для взрослых, то для детей.
По исполнению труппой Большого театра это не английский балет. Англичане танцуют иначе: даже в самые драматичные моменты, прекрасно рисуя и прорабатывая актерские детали, они чуть-чуть держат дистанцию по отношению к персонажам. То самое, коренное, английское "да ладно тебе!", когда есть риск зашкалить эмоцию. Сказанное выше — отнюдь не упрек: Москва не Лондон, здесь иные сценические традиции, в Большом театре — тем более. Просто это русский Шекспир, вот и все. Практически все танцевали ярко: и гордая Гермиона (Ольга Смирнова), и безмятежно порхающая Утрата (Мария Виноградова), и преданная до фанатизма Паулина (Кристина Кретова), и ловкий сын пастуха (Алексей Путинцев).
Гермиона – Ольга Смирнова. Фото Дамира Юсупова/ Большой театр. Первый спектакль омрачила внезапная, прямо на сцене, травма Вячеслава Лантратова, порвавшего — после неудачного приземления из прыжка — ахиллово сухожилие. После незапланированного дополнительного антракта на сцену вышел солист ГАБТа Давид Мотта Соарес, который должен был танцевать лишь в третьем составе. И без грима ( некогда было накладывать) и разогрева (что в принципе, рискованно, но когда разогреваться?) спас премьеру. Получив заслуженные аплодисменты.
Есть в этом спектакле выдающаяся актерская и танцевальная работа. Денис Савин станцевал Леонта так, что ради одной только возможности увидеть это стоило затевать премьеру и приходить на спектакль. Существует выражение, обозначающее глубокую многозначность — "поистине шекспировский размах". Это он и был. И в горе ("искривленный" танец Савина эмоционально пронизывал до костей), и в радости. Когда вывих отношений будет вправлен, в новой любви блеснет надежда, многолетнее раскаяние окажется спасительным, а внутренние демоны исчезнут. Навсегда ли?
