В Губернском театре появилась новая версия истории XIX века о выгодной женитьбе и подмене солитера. Режиссер Гульнара Головинская для постановки выбрала две пьесы из трилогии Александра Сухово-Кобылина – собственно комедию “Свадьба Кречинского” и драму “Дело” по причине их абсолютной актуальности. Текст драматурга звучит, по признанию режиссера, как “сводка сегодняшних реальных событий”: “Тема взяток, коррупции, несовершенства бюрократического аппарата, который абсолютно безразличен к человеку, остается такой же насущной, как 160 лет назад”.
Работу чудовищной судебной машины, съедающей человека не зависимо от его виновности, Сухово-Кобылин испытал на себе – свои произведения он писал, находясь под следствием, когда ход дела неоднократно менялся, предъявлялись и снимались обвинения, находились новые факты, и расследование в общей сложности длилось более семи лет и в итоге зашло в тупик. Гульнара Головинская, в режиссерском писке которой такие постановки как “Дориан Грей” и “Орфей и Эвридика” в “Театре Луны”, “Гедда Габлер” в Театре на Таганке и “Стеклянный зверинец” в “Другом театре”, в любом, даже самом актуальном материале, видит не просто документ эпохи, но превращает спектакль в философскую и поэтическую притчу, проходящей все стадии – от фарса и бытовой комедии к драматической развязке в конце первого действия и к высокой трагедии во втором действии, когда Муромский становится в один ряд с персонажами Эсхила и Софокла.
В роли Михаила Васильевича Кречинского (по характеристике самого Сухово-Кобылина, “видный мужчина, правильная и недюжинная физиономия”) – Антон Хабаров, в Губернском театре играющий главного героя в эксцентрической комедии “Скамейка” по пьесе Александра Гельмана и Егора Дмитрича Глумова в комедии Островского “Нашла коса на камень”. Зрителям он знаком также по многочисленным киноролям: в фильме "Две зимы и три лета" режиссера Теймураза Эйсадзе, экранизировавшего тетралогию Федора Абрамова “Братья и сестры”, Антон Хабаров сыграл роль Михаила Пряслина, старшего сына в большой семье, на плечи которого ложится ответственность за мать и младших братьев и сестер в тяжелое послевоенное время.
Фото: Анна Коонен
В спектакле “Свадьба Кречинского” Хабаров не пытается оправдать своего персонажа, сделать из него положительного героя, легкомысленного, обаятельного авантюриста, заигравшегося игрока, в сущности, неплохого и совестливого человека, умеющего любить, как изобразил его, к примеру, Виталий Соломин. Кречинский Хабарова – страстный игрок, от начала до конца. Жесткий, циничный, страшный, воспринимающий людей всего лишь как средства для достижения цели. Он жалеет их не более чем карточную колоду или шарик в рулетке. При этом его эмоциональность, харизматичность, энергичность заставляют влюбляться в него, подчиняться ему.
Его первое появление на сцене – как будто вихрь, вовлекающий в движение все вокруг, меняющий людей и пространство. Он врывается в сонную гостиную в развевающемся плаще, похожий на супергероя из российских боевиков, принося с собой ветер, тревожный свет и новую музыку (рэп после романсов и оперных арий, царящих в доме Муромских). Он тореадор, сражающийся с судьбой, танцующий на грани между жизнью и смертью. И для создания образа режиссер вручает Кречинскому, дарящему Петру Константиновичу бычка, алый шарф, завораживающий зрителей.
И в этот момент сценическое пространство, придуманное художником Евгенией Шутиной, – неизменный весь спектакль полукруг с дверями, – изящная овальная гостиной в стиле гламурного рококо, вдруг начинает казаться то ареной, где игрок-тореро либо будет повержен, либо добудет себе славу и деньги, то строгим концертным залом с черным роялем посередине. Но опустится сумрак, и сцена словно сожмется до размера темной и убогой комнатушки-берлоги из криминального детектива, сочиняемого Кречинским и Расплюевым. И снова сцена преображается – для семейного праздника, для помолвки с Лидочкой – в стилистике, более подходящей для роскошного казино: лилово-синий изысканный полумрак, сверкающие хрустальные люстры, пушистые ковры, кадки с деревьями, оркестр на балконе. И центр – вращающийся круг, ассоциирующийся и с колесом рулетки, и с крутящимся барабаном телевизионных шоу вроде “Поле чудес” или “Что? Где? Когда?”. Мир, в котором так комфортно и интересно Кречинскому. Где он чувствует себя победителем.
И, наконец, сценография второго действия – темное, пустое, бесприютное пространство, распахнутые двери, через которые врывается ослепительный ледяной свет и ветер. Странное пространство, не живое. Не персонажи, а силуэты, бесстрастные призраки. Там царствуют только канцелярские столы, которые, как гремящие костяшки домино, складываются в причудливые фигуры, перемещаются в головоломке, норовят сжать и раздавить живого человека. Наглядная аллегория бюрократической судебной системы – как механизма, перемалывающего таких людей, как Лидочка Муромская и ее отец.
Практически все постановки Гульнары Головинской пронизаны музыкой. В “Свадьбе Кречинского” каждая мелодия играет свою роль, добавляет необходимый эмоциональный оттенок. В первом действии чередуются трогательные старомодные романсы Лидочки (“Ах, не забыть мне вас, дивные очи!”, музыка “Pink Floyd”, ария Дивы из фильма “Пятый элемент”, мотив куплетов Эскамильо из оперы “Кармен”, ноктюрн Шопенав исполнении Антона Хабарова и ария из оперы “Фауст”. В конце первого действия на сцене, в качестве приглашенных Кречинским музыкантов, появляется весь Губернаторский оркестр Московской области (главный дирижер Сергей Пащенко). И затем весь антракт в фойе звучит живая музыка. Под звуки флейты, кларнета, саксофона, валторны, трубы, тромбонов и гитар танцуют пары. И именно после этой музыкальной гармонии так страшно обрушивается на зрителей бездушная, механическая звуковая какофония второго действия… Как будто мы сами только что веселились на празднике Кречинского, и вдруг весь мир в одночасье разрушился.
Фото: Анна Коонен
Режиссеры редко обращаются ко второй и третьей части трилогии Сухово-Кобылина, выбирая обычно первую, комедийную часть о Кречинском. Или же выбирают их для отдельной, самостоятельной постановки. В Губернском театре удалось органично соединить первую и вторую пьесу, так, чтобы как будто подчеркнуть гоголевскую природу текста, услышать философско-литературную “музыку” “Ревизора” - от вполне реалистичного анекдота, изложенного с хлестаковской “легкостью необыкновенной” до жуткой и фантасмагорической немой сцены, где персонажи застывают как статуи. Таким развернутым эпилогом, отсылающим нас и к “Шинели” Гоголя, и к “Процессу” Кафки, становится драма “Дело” в постановке Галавинской, страшный финал вполне обыкновенной истории.
