За окнами серело, скоро рассвет. Магнолия корявыми голыми сучьями стучала в окно. Её белоснежные цветы-бабочки, приземлившиеся на ночь отдохнуть, начинали расправлять свои крылышки.
На тумбочке курлыкнул телефон. Посмотрела на часы – в Чикаго четыре утра, а в Москве – полдень. Не спалось. Мысли роились в голове, разбиваясь на осколки и не находя решения.
Роман "Твоими глазами" был написан легко, на одном дыхании. Фотографии для иллюстрации и создания атмосферы времени в архиве были отобраны, но книга не получалась. Не хватало чего-то важного – опоры.
Предложенные дизайнером обложки были просто кусками рисованного картона. Книга оставалась нерождённой!
Что там, интересно, прислали на электронную почту? Письмо от Златовласки. Так я зову свою подругу Ладу за её медно-рыжую солнечную корону волос. Читаю сообщение:
"Здравствуй, родная! Сегодня была в гостях у Последнего Волшебника, – так между собой мы зовём Николая Николаевича Рахманова. – Показала ему отрывки из твоего романа. Николай Николаевич задумался, потом ушёл в кабинет и вернулся с фотографией в руках:
– Ладочка, – обратился он ко мне,– я ждал этой книги 60 лет…
Мне было двадцать пять! И ни до, ни после я не видел таких восторженных и ликующих москвичей, как в то фестивальное лето 1957! Вот фото Ивановской площади Московского Кремля для обложки романа вашей подруги! Я дарю его в память о тех… о тех, – голос его дрожал, – кого уже нет. В истории должны оставаться не только трагедии и страдания, но и праздники. А VI Московский фестиваль молодёжи и студентов 1957 года был величайшим праздником моего поколения! О чём стоит "кричать во всю Ивановскую"! Помнишь, как у Роберта Рождественского:
Мужичонка-лиходей, рожа варежкой,
Дня двадцатого апреля, года давнего,
Закричал вовсю в Москве, на Ивановской,
Дескать, дело у него. Государево!
Мне кажется, София, что эта фотография Николая Николаевича и есть самая лучшая обложка для твоей книги. Целую. Лада".
Я щёлкнула по иконке. Фото, сделанное 3 августа 1957 года на Бале участников фестиваля, на нём – Ивановская площадь Московского Кремля, заполненная морем из тысяч голов и лиц молодых людей. Рука автоматически потянулась к экрану, чтобы пальцами раздвинуть картинку и рассмотреть получше эти счастливые лица середины прошлого века. Эра цифрового фото ещё не наступила, и фотографу нужно было уловить тот единственный миг, чтобы передать потомкам восторг и ликование толпы в звуках хриплого саксофона. Да, да! Не "Калинки", не гармошки, не скрипки, а именно саксофона…
Ивановская площадь Кремля. Фестиваль молодёжи и студентов в Москве. Июль 1957 г. Автор Николай Рахманов. Из архива Софии Агачер.
Бинго! Это была обложка моего романа. Книга обрела лицо!
Май 2019 года. Москва.
Встреча с читателем – особое мгновение, оно напоминает первое свидание, и от того, как встреча произойдёт, зависит судьба книги, моя судьба.
Я обожаю встречаться со своими читателями в конце мая. Майский читатель слегка продышался и приобрёл после зимы и затяжной весны лоск. И хотя с точки зрения продавцов книг это неправильно, поскольку впереди лето – а кому летом с его солнцем, морем и счастьем нужны заумные книжки?! – именно в это время Москва расцветает, я вдыхаю её пьянящие ароматы, становлюсь дерзкой и взбираюсь на сцену Московского Дома Книги.
С Рахмановым и его супругой я встретилась на втором этаже книжного магазина, у знаменитой лестницы. От одной мысли о том, кто хаживал по этим ступеням, колени мои подрагивали.
По лестнице порывисто, держа под мышкой трость, подымался худощавый, в чёрном костюме и широкополой шляпе, с фотокамерой на шее мужчина. За ним лёгкой поступью едва поспевала стройная женщина в кокетливой соломенной шляпке.
Николай Рахманов (барон фон Рахмэ). Париж. 2006 год. Фото из архива Николая Рахманова.
Рахманов. Живая легенда!
Мы познакомились и тепло обнялись, как друзья, знающие друг друга всю жизнь и расставшиеся только вчера.
Встреча с читателями началась. Николай Николаевич – главный герой – как будто вспомнив, сколько ему лет, солидно опираясь на трость, поднялся на сцену. Больше всего вопросов было к нему.
– Расскажите о фестивале? Что больше всего вам запомнилось? Какие эмоции вы испытывали? И как вам удалось сделать такую уникальную фотографию?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Глаза Николая Николаевича по-мальчишески засверкали, и перед зрителями уже предстал бесшабашный и до отчаяния смелый молодой мужчина:
– С 28 июля 1957 года в качестве фотокорреспондента кинохроники ТАСС я снимал Москву фестивальную. Я не оговорился: это был праздник не только участников фестиваля, но и всех москвичей. Восторг и ликование! Это были сильнейшие, фантастические эмоции, которые люди испытывали, возможно, в День Победы! Вся Москва вышла на улицы. Люди не только стояли вдоль дорог, по которым ехали на открытых разноцветных грузовиках делегаты фестиваля – москвичи сидели на крышах домов, автобусов, забирались на фонарные столбы, чтобы увидеть посланцев с иной планеты.
На подножках открытых ЗИЛов с делегатами стояли сопровождающие, одетые в штатское, без каких-либо повязок и иных отличительных знаков. И я прыгнул на такую подножку грузовика – сфотографировал. Самым удачным оказался снимок арабской делегации. Удачным, потому что мне разрешили прыгнуть на подножку; удачным, потому что я уловил момент, когда молодые арабы не обращали на меня никакого внимания и были поглощены яростной и гостеприимной волной рук москвичей!
Я не боялся попасть под колеса автомобиля или быть затоптанным толпой – я не обращал на это внимания, я летал, как птица. И снимал руки – сотни тысяч рук, которые тянулись друг к другу. Почему мои фото, сделанные на фестивале, такие яркие? Потому что они запечатлели взрыв улыбок, человеческого тепла и свободы! Разве сейчас пустили бы фоторепортера на подножку автомобиля и москвичей к машинам с иностранцами! Другие времена, иное понимание свободы! Мы сейчас болтаем исключительно о свободе информации, а живём в мире тотального физического контроля! До кого мы сейчас можем дотронуться руками? Или что произойдёт с фотографом, который при следовании кортежа по Тверской рискнет забраться на крышу дома или на фонарный столб? А если нет физического контакта между людьми, то нет и пика эмоций, радостных ощущений, которые наполняют фотографию и делают её шедевром!
Вдумайтесь! В 1956 году только прошёл XX съезд! Это было время сумасшедшей свободы и радости! Хрущёв развенчал культ личности Сталина. Сейчас почему-то Никиту Сергеевича принято ругать, а ведь, как сказал Алексей Иванович Аджубей, его зять, которого я лично знал, Хрущёв открыл форточку в Европу, в которую и ворвался сумасшедший и молодой ветер фестиваля молодежи и студентов! И Москва слетела с катушек! И всё, что происходило на фестивале в Москве, для всех было не просто неожиданностью – это было шоком. Мы, советские, могли трогать весь мир руками и физически впитывать с этим теплом свободу!
Я был таким типичным советским фотографом с чёткими понятиями, что делать можно, а что нельзя. Но мне так сказал потрясающий фоторепортер Анатолий Таранец, который лучше всех снимал войну и был человеком необычайной личной храбрости: "Рахманов, тебе крупно повезло: ты проскочил в щёлочку фотохроники ТАСС".
Мне доверяли: я снимал космос, Галину Уланову, знаменитых актеров…Может, потому что я учился в хоровом училище и чуть не стал дирижёром хора. Мои фотографии эмоциональны, но мои друзья зовут меня "фотографом-домушником", потому что я очень люблю снимать архитектуру городских пейзажей! Душой и сердцем! Этому меня учил бильд-редактор Петр Семёнович Кличко: "Коля, ты пойми: снимает не фотоаппарат. Фотоаппарат – это техника. Снимают душой и сердцем и, конечно, головой…"
На фестивале у меня было две камеры: одна ТАССовская, а вторая личная, примитивная камера "Москва". Все официальные фестивальные фотографии я сдавал в архив ТАСС. А мои личные остались у меня. Снимал я форматом 6х9. И вот из трёх таких вертикальных фотографий я сделал небольшую панораму Ивановской площади и наложил на неё снимок чернокожего, играющего на саксофоне. Этот коллаж и стал обложкой романа Софии Агачер.
Конечно, такое возможно только благодаря компьютерным технологиям, ведь раньше панорамы склеивались вручную, потом делалась репродукция, её ретушировал художник – и качество терялось.
Почему на переднем плане на фоне древних храмов Московского Кремля и колокольни Ивана Великого чернокожий американец играет на саксофоне джаз, а не русский парень растягивает гармонь, спросите вы меня? Да потому, что самой популярной мелодией московского фестиваля была не "Подмосковные вечера", а джазовый мотивчик итальянской песенки Canzone da due soldi!
Вот так, насвистывая этот мотивчик, я и смонтировал коллаж. Через Троицкие ворота, мимо Кутафьей башни шли десятки тысяч смеющихся, целующихся, танцующих делегатов и москвичей и заполняли древние мостовые Кремля. И никаких тебе металлодетекторов, толп охранников правопорядка и специальных пропусков. Московский фестиваль показывал не просто поистине свободную страну СССР, он влюблял в русских людей весь мир. Страхи, нагнетаемые против Советского Союза после Второй мировой войны, лопались, как мыльные пузыри.
На сцене стоял преобразившийся человек, в глазах его блестели слезы счастья!
Николай Николаевич, забыл про свою трость, взял свой тяжеленный фотоаппарат с огромным объективом и, присев на одно колено, начал фотографировать рукоплескавшую ему публику.
Любовь – предвестник чуда: фото, как и ребёнок, может появиться только в счастливой семье!
На следующий день я позвонила Николаю Николаевичу. Трубку сняла Ирина:
– Алло, здравствуйте, София! Спасибо за чудный вечер в МДК! Николай Николаевич помолодел и все время насвистывает песенку "За два сольди". Приходите к нам завтра в гости!
– Аааа… ииии, – пыталась я вставить слово.
– И никаких возражений. Доберётесь до Преображенского рынка. Пересечёте его и увидите вдали горящий фонарь. Николай Николаевич его зажигает всегда по пятницам! Идите на свет и найдёте наш дом. По пятницам, как говаривали в начале прошлого века, мы принимаем!
– Аааа… иии
– И не волнуйтесь, зачем вам адрес – ещё никто ни разу не заблудился. Ждём вас в пятницу… в любую пятницу, часам к пяти!.. У каждого человека должны быть друзья. В этом мечта и смысл бытия!
Дежавю! Слово в слово! Такие же слова писал
Лев Александрович Аннинский в своей последней в жизни рецензии, а писал он эту рецензию на мою книгу "Рассказы о Ромке и его бабушке": "Ромка, ты чего хочешь? – Я хочу, чтобы у каждого был друг! – Это мечта… И это смысл бытия!"
До сих пор не могу себе простить, что не попрощалась с последним великим литературоведом и писателем СССР.
Николай Рахманов и Лев Аннинский. Как же они были похожи – эти две глыбы, два последних "золотых самородка" великой ушедшей эпохи человечности. Как щедро и бескорыстно делились они своим талантом, знаниями и как старались из уст в уста, из рук в руки передать божественную искру творчества. И глядя на "поколение опущенных голов" и "пластиковых стаканчиков", я всё чаще и чаще осознаю, что фонарь мне зажечь не для кого.
А потом я закрутилась, как в центрифуге: звонки, дела, глупости, суета… Пир во время чумы. Время сжалось, я улетучилась. Поезд, в котором мы мчались по миру, начал резко тормозить. Все упали с полок, сильно ударились головами и впали в ступор. Искры из глаз, страх…
Ощущение счастья – недолговечно…
Прошло больше года. И чтобы сбежать от американского безумия, я всеми правдами и неправдами перелетела, можно сказать на "ступе", океан и приземлилась в мою любимую, золотую, колдовскую московскую осень.
Октябрь 2020 года. Москва.
"…В любую пятницу, часам к пяти!"– крутилась спасительная мантра у меня в голове.
В Москве стояло бабье лето. Начало октября. Теплынь. Небо синее-синее, как глаза у влюблённого – проси, что хочешь! Очумелые яблони начали цвести заново: "Ну и что, что замерзнем?! Зато намилуемся всласть! Такая нежность бывает только в позднюю осень, в последнюю, прощальную пору!"
Пятница. Скоро пять. Преображенский рынок полон до краёв. Душистый виноград без косточек и хитрые лисички; черника – бог знает откуда! – и розовые гигантские помидоры; хурма и сочные зимние груши. Так хотелось взять с собой к Николаю Николаевичу всего понемножку – много не донесу. Выныриваю из базарного моря, перевожу дух, смотрю вдаль. Вижу: горит фонарь. Зажмуриваю глаза, осторожно открываю – горит, и светом таким слепящим, как путеводный маяк в ночи московского дня.
Обычный советский пятиэтажный дом. Окно в торце первого этажа с зажжённым пятничным маяком для друзей со всей Вселенной.
Звоню. Лай собаки. Щелчок. Открывается дверь. В проёме света стоит сам хозяин в белоснежной блузе навыпуск и расшитой татарской шапочке. Никакого удивления, как будто мы рассталось только вчера.
– Проходите, София, здравствуйте! А вы сомневались! Найти нас с Ирочкой очень просто. Главное – идти на маяк, как в море, сквозь волны и ураган, он – добрый вестник моряка и любого путника. Дафна, перестань, ты сейчас собьешь гостью с ног, – оттащил за ошейник от меня собаку Николай Николаевич.
Стены небольшой двухкомнатной квартиры состояли из окон-фотографий. В рахмановскую квартиру смотрели: города, здания, самолёты, люди-легенды ушедшей эпохи.
Казалось, что сейчас распахнёшь такое окно – и окажешься на Елисейских полях в Париже прошлого века, где элегантный Николай Рахманов снимает любимые места для княгини Оболенской. В цилиндре, смокинге, величественный и благородный. Ведь сам Николай Николаевич был потомком древнего рода барона фон Рахмана.
Далее – нежный и романтический портрет Галины Сергеевны Улановой в простом полосатом платье.
Галина Уланова дома в день пятидесятилетия. 8 января 1960 г. © Архив Николая Рахманова / ТАСС
Я затаила дыхание…Мгновение – и величайшая балерина повернёт голову, вскинет свои воздушные руки, вспорхнёт с дивана и шагнёт из квартиры на Котельнической прямо сюда, к Рахманову, на Преображенку.
За спиной слышу голос Николая Николаевича:
– У этого портрета особая история. Он был сделан дома у Галины Сергеевны, когда она готовилась к своему пятидесятилетию. Фотографии тогда произвели фурор! Фотовитрины ТАСС на Площади Революции были разбиты вдребезги, а снимки растащили поклонники великой балерины.
Что скрывать, благодаря своим родителям я был вхож во многие артистические и музыкальные дома. А вот и пианино, на котором сочинял свои шедевры ещё мой отец, Николай Николаевич Рахманов-Соколов.
Старинное пианино, глянцевое крыло подбитой птицы, сколько рук прикасалось к тебе, сколько ласки, любви и музыки в твоих недрах!
Родители мечтали, что я стану композитором и дирижёром, поэтому 9 лет я провёл в Свешниковском хоровом училище, что спасло нашу семью от голода во время войны. Поскольку хор выступал в госпиталях, мне давали взрослую рабочую карточку!
Николаю Рахманову 5 лет. Автор Николай Николаевич Рахманов (отец Николая Рахманова и его полный тёзка). Из архива Николая Рахманова.
Посмотрите на это фото, София: это вид с крыши Меньшиковских палат, что рядом с домом моего детства в Газетном переулке. Все пожарные лестницы, свисающие с крыш, были мои. Вот туда-то я частенько и сбегал с уроков сольфеджио и завороженно смотрел на игру теней башен древнего Кремля. Однажды меня там застал отец и подарил свою старенькую портативную камеру Брауни-Кодак. Это было летом 1943 года. Мне было 11 лет. С тех пор я и стал "фотографом-домушником"…
На время я пропала, утонула в этом огромном прекрасном мире. К реальности меня вернула Ирина. Она появилась, неся на вытянутых руках блюдо с пирогом! Дафна радостно запрыгала и начала загонять нас за стол. Графинчики разных цветов были заполнены настойками домашнего приготовления. Пироги с визигой да под рюмочку лимончеллы. Как же это было вкусно! Ирина разрезала пирог, подняла рюмку синего стекла и весело произнесла тост:
– За здоровье лучшего в мире "фотографа-домушника", его "живого и верного штатива" и всех, кого мы любим! – потом, увидев мою удивленную физиономию, решила уточнить. –"Живой и верный штатив"– это я. Конечно, по высотным подъёмным кранам я не взбираюсь с Николаем Николаевичем, туда он тащит настоящий штатив, а вот на земле частенько стою часами с камерой на плече.
– Как часами? Зачем часами? – начинаю, как попугай, повторять я.
– А как же! – начал пояснять Николай Николаевич. – Присмотрел заранее место, установил камеру на тяжёлом штативе, выверил геометрическую композицию по матовому стеклу и… остался ждать света. Но это если плановая съёмка, а если в дороге– увидел и понял, что можешь снять чудо, только надо его дождаться? Вот здесь и кладу камеру на плечо Иринушки. Она стоит смирно, тихо, дышит плавно – понимает, что таинство творим.
Кремлевская звезда. Из архива Николая Рахманова.
– Творим, вместе творим. Вот эту панораму Москвы, весом 18 килограммов, вешали на стену тоже вместе, – рассмеялась Ирина. – И потом… кто носит все фотоальбомы Николая Николаевича? Конечно я. Вы, София, попробуйте, поднимите последний рахмановский фотоальбом "Московский Кремль"!
Я бережно положила рядом с собой этот шедевр фотографического искусства и раскрыла его! На моём лице отобразилось такое изумление, что Николай Николаевич, довольный, сопроводил меня в Кремль своей молодости:
– Да, я пережил шесть комендантов Кремля, и меня пускали снимать Кремль со всех крыш, строительных лесов и даже площадок подъёмных кранов! Таких высотных московских ракурсов на снимках нет ни у одного фотографа в мире. И даже у фотографов из Кремлевского пула. Правда, в последние годы мне перестали давать разрешения на съёмку в Кремле, когда там бывал Хозяин. Да и с крыши гостиницы "Москва" теперь нельзя снимать, поскольку там находятся апартаменты самых влиятельных людей. Так что мои фото и панорамы вряд ли кому-то удастся повторить.
Рядом с горящим фонарем на подоконнике стояла статуя непонятного существа и пристально смотрела на меня своими подведенными глазами. Между глазами был вмонтирован синий камень, который периодически, накопив свет от фонаря, возбуждался ярким свечением. И вспышки этого аквамаринового света гипнотизировали меня, не давая сосредоточиться на рассказе Николая Николаевича. Ирина заметила, как я то и дело посматриваю в сторону непонятного существа, и решила прояснить ситуацию:
– София, не буду рассказывать, что это за существо, с которого вы не сводите глаз весь вечер, хочу только предложить вам подойти к нему, положить указательный палец правой руки на светящийся камень и загадать желание. И не улыбайтесь. Многие наши друзья специально приходят в гости, чтобы загадать желание. И у всех желания сбываются.
Я прикоснулась к камню и почувствовала вначале легкое покалывание и тепло. Послышался щелчок. Николай Николаевич взял камеру и начал меня снимать.
Ощущение жара нарастало, и я отдёрнула руку от камня, как от горячего утюга. Что я могла просить в этом доме? Конечно, мне хотелось, чтобы по моему роману "Твоими глазами" был снят многосерийный фильм.
– А теперь, София, я вам расскажу, как я не стал правительственным фотографом. Я уже работал несколько лет в кинохронике ТАСС. И вот вызывает меня начальник управления Николай Васильевич Кузовкин и посылает в гостиницу "Советская" снимать встречу Никиты Сергеевича Хрущёва и китайского посла.
Я приезжаю, представляюсь, меня пропускают. Вижу шесть ступенек, на седьмой устанавливаю фотокамеру, вспышку и жду. Хрущёв опаздывает на 20 минут. Китайский посол явно нервничает и вытирает со лба пот. Заходит Никита Сергеевич, протягивает руку послу, тот её пожимает. Именно этот момент рукопожатия я и должен был запечатлеть, как вдруг кто-то с силой ударяет меня по локтю – и я вместо рукопожатия снимаю люстру на потолке. Резко разворачиваюсь: передо мной стоит маленький человек и, цедя сквозь зубы, шипит: "Я Бульонов. Бери свою бандуру и дуй отсюда! Снимок Николай Васильевичу я передам сам!"
Я прихожу в редакцию очень расстроенный и докладываю Кузовкину, что произошло. Мой начальник управления меняется в лице и говорит, что Бульонов– это всесильный охранник Хрущева. Звонит ему и извиняется, мол, дескать, беда с этим Рахмановым, вечно он что-то напутает. А в этот момент отношения между СССР и Китаем уже начинали портиться, мир не должен был увидеть дружеского рукопожатия, но я-то об этом не знал. Почему меня не предупредили? И зачем тогда посылали? Через две недели я по приглашению Аджубея перешёл с огромным удовольствием на службу в "Неделю". Хрущёвская оттепель – это была отдушина для творческих людей, которые могли работать практически без цензуры, контроля и идеологического давления.
Я даже присутствовал на заседании коллегии "Известий", когда освободили от должности главного редактора с формулировкой "за подмену функций министра иностранных дел" Алексея Ивановича Аджубея. Поводом для этого стало письмо в ЦК Вальтера Ульбрихта…
Ворох ощущений, ветер истории треплет мне чёлку…
– А теперь давайте перейдём к компьютеру в мой рабочий кабинет. Я там приготовил подборку своих работ для иллюстрации дальнейшей нашей беседы, назовём её "Байки бывалого фотожурналиста". Всё собираюсь начать писать мемуары, но понимаю, что слова – не мои скрижали. Моя жизнь вся на плёнке, вся в ней.
Перевернув ещё одну страницу жизни художника, мы перешли в небольшую комнату, все стены которой были заполнены фотоальбомами, книгами, фотографиями, кубками, медалями, подарками по случаю выставок и биеннале.
Это был знаменитый рахмановский архив, не выходя из которого можно было узнать, что видел Николай Николаевич в любой день за последние 70 лет. Такова судьба влюбленного в фотографию человека. Фотограф смотрит на мир через фотообъектив, оставляя позади лишь фотоплёнку, не помня событий и людей, воспринимая их заново уже на распечатанных фотоснимках или с экрана компьютера.
Николай Николаевич щёлкнул клавишей, и на экране появилась фотография худощавого молодого человека – практически мальчишки – с фотокамерой "Москва" в руках:
– Этот снимок был сделан в 1953 году, в мой первый рабочий день в фотохронике ТАСС, куда я был принят в качестве ученика. И Валя Кунов – огромный такой дядька, больше меня раза в два, пробасил: "Ты думаешь, тебя кто-то будет учить? Никто! Бери от каждого лучшее. Если ты не дурак, то, может, у тебя что-то и получится! Я вот лучше всех умею готовить магниевые вспышки. Хочешь научиться?" Ну, я по простоте душевной и ляпнул: "Хочу!" Ох, и натаскался я этих конструкций с конденсаторами и магниевым порошком. Одна такая вспышка весила килограммов 14. За полгода я серьезно накачался, окреп и раздался в плечах и стал весьма разборчивым в принятии от своих коллег предложений чему-нибудь меня научить.
На экране – следующий снимок каких-то очкастых мужчин и женщин, явно иностранцев с перекошенными от ужаса лицами, и хохочущими мордашками явно советской детворы.
– Это продолжение истории с магниевыми вспышками. В 1954 году в Москву приехала делегация из Великобритании, и они должны были посетить одну из московских школ – пообщаться в неформальной обстановке с советскими детьми на английском языке. Мне же поручили всё это снять.
Это было моё первое самостоятельное серьёзное задание. Я понимал, что в школе недостаточное количество света для качественного снимка, и решил фотографировать при магниевой вспышке, но Валя, как я сейчас думаю, решил надо мной подшутить и что-то там нахимичил. Раздался взрыв, повалил серый смрадный дым. Англичане испугались ужасно и накатали в МИД жалобу, что их пытались отравить газом. С тех пор все магниевые вспышки я готовил только сам. Кстати, сейчас это искусство считается утраченным.
Ещё одна байка, ещё одна страница истории, история жизни…
– Если вы попросите меня, София, показать кадры, которые я считаю лучшими, то, увы, я отвечу вам: это кадры, которые я не успел снять. Ага, вот эта папка 1955 года.
На меня с фотоснимка смотрела группа иностранцев, судя по джинсам и наглым глазам, американцев. За их спинами высился Василий Блаженный.
– Получаю я редакционное задание сделать фоторепортаж на Красной площади с американской делегацией. Подходим мы все к мавзолею, выстраиваемся для фотографии (а было это в четверг, Владимир Ильич в этот день не принимал – мавзолей был закрыт для посетителей), как вдруг выходит мощный, здоровый, бойцовского типа, с бычьей выей человек и вразвалочку направляется к мавзолею. Перед самым входом низенькие ворота закрыты. Верзила перешагивает их, преспокойненько спускается по ступенькам. Солдаты почетного караула закрывают ему проход штыками. Американец, как само собой разумеющееся, раздвигает штыки и вставляет свой гигантский ботинок в приоткрытую дверь в мавзолей. А дверь туда всегда была приоткрыта. Я оцепенел. Кураторы из КГБ тоже. Кощунство! Немыслимое событие! Не успела левая нога гиганта переступить порог, как перед ним вырос великан в советской военной форме, на голову выше непрошеного гостя. И этот великан схватил американца, как сейчас принято говорить, за "яйца Фаберже" или просто "Фаберже" и за шиворот и на вытянутых руках, как кузнечика, выбросил из мавзолея. Американец пролетел через все пять ступенек и приземлился за воротами на четыре точки. А потом, так и не разгибаясь, как гигантский шимпанзе, добежал до своих.
Наш русский богатырь, выбросив иностранца, отряхнул руки и спокойно пошёл вдоль мавзолея. Вот о том, что я не сделал тогда снимки, я жалею всю свою жизнь, а мой американский коллега, который был в составе той американской делегации, отснял весь эпизод от начала до конца. Была ли это заранее спланированная провокация или спонтанный случай, я так и не знаю до сих пор! Словить такой момент – это профессиональная удача фотографа!
Работа фотожурналиста весьма опасна, особенно на высоте. Можно сорваться с крыши, с башенного крана, даже если закрепиться страховочными тросами и крючьями. Вы представить себе не можете, каким эквилибристом надо быть, чтобы работать с тяжелой аппаратурой под порывами мощного ветра на высоте да еще удерживать тот ракурс, ради которого ты на все эти ухищрения пошел. Это особые навыки, альпинистская экипировка и специальная одежда. Но были и другие опасности.
Помню, в Пицунде снимал Абхазский альбом. Там есть потрясающий маяк, который пронзает своим лучом вечную бездонную тьму и уводит в звёздное небо. Я договорился с бакенщиком о съёмке и ждал лишь нужную мне луну. И наконец-то эта пышногрудая красавица явила свой лик, я приехал на маяк, стучу, стучу – никто не открывает.
Что делать? Перемахиваю через забор, приземляюсь на четвереньки и упираюсь взглядом в два горящих глаза: передо мной стоит огромная кавказская овчарка. И тут, обезумев от страха, я начинаю рычать, как зверь, и бегу к двери маяка. Собака заскулила и убежала. Когда я вломился к бакенщику, тот удивился: как я смог попасть на маяк, ведь во дворе гуляла кавказская овчарка! Да еще и ждущая щенков сука! Если бы она не испугалась моего необычного вида и рыка, то я бы с вами сейчас не разговаривал.
Рахманов вспоминает, жизнь длинная, а фотографическая память бездонная… А я – благодарный слушатель.
София Агачер и Николай Рахманов в квартире Николая Рахманова на Преображенке. Октябрь 2020 г. Фото из архива Софии Агачер
– Или вот ещё не менее опасный и очень мистический случай из моей жизни фотографа.
В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля скульптор и антрополог Миша Герасимов вскрывает могилу Иоанна Грозного и его сыновей, царя Фёдора и царевича Ивана, и получает в руки их останки. Михаил начинает лепить их портреты. Я уже в то время работал в "Неделе" и получил редакционное задание от начала и до конца снять процесс реконструкции Иоанна Грозного и его сыновей.
Я снимал весь процесс, начиная с того момента, как в своей лаборатории Герасимов вставлял ребра с помощью пластилина, и заканчивая полным процессом воссоздания головы царя. Герасимов был очень большой специалист в этом вопросе. Можно сказать, единственный такого уровня в стране. Я запечатлел его с черепом Иоанна Грозного в руках. Посмотрите: вот этот снимок. Потом голова царя была выставлена в соборе, рядом с некрополем. И перед тем, как должны были вернуть все останки обратно в захоронение, я, по своей глупости, прошу одного из коллег сфотографировать меня с черепом Иоанна Грозного. И вот этого мне Иоанн Грозный простить не мог!!!
У меня по спине побежали мурашки. Пахнуло холодом… Дафна жалобно заскулила и уползла к Ирине под ноги.
– И чем он мне отомстил?
Ирина тяжело вздохнула и, как эхо, прошелестела:
– Хорошо отомстил!
– Я снимал его кубок из венецианского стекла, остатки одежды. И вот, когда уже останки вернулись в саркофаги, я должен был снять восстановленный некрополь, расположенный в алтарной части, куда не всех пускают. Я ставлю камеру, свет. Начинаю снимать, накрывшись чёрной тряпкой. Навожу на резкость – в это время раздаётся мощнейший взрыв! Двухкиловаттная лампа, которая не была ничем защищена, взрывается на мельчайшие осколки. Если бы я не был в чёрной тряпке, меня бы уже увезли в Склифосовского, поскольку все эти осколки были бы у меня в затылке и шее. Ладно, думаю.
Ирина гладит дрожащую собаку и восклицает:
– Ты же сразу понял, что это оттуда?!
– К сожалению, я понял это уже во второй раз. Меня просят сделать снимок Царского места в Успенском соборе, на котором Грозный принимал службы. Это деревянный трон. Я устанавливаю камеру, три источника света. Начинаю наводить на резкость и вдруг я вижу, как в полуметре от этого деревянного трона начинает подыматься огненный фонтан. Он рассыпается мелкими искрами и становится всё выше и выше. По матовому стеклу я вижу, что что-то не то, по-видимому, замкнуло провод. Я бросаюсь на пол, вырываю главный шнур из розетки, и этот фонтан медленно-медленно опускается вниз.
Ирина прижимает руки к груди:
– Господи, Коля, это же мог быть фантастический взрыв!
– Я лежу на полу полудыша. Ко мне подбегает сотрудник: "Вы живы?" Я не могу понять, что произошло. А сотрудник мне так преспокойненько говорит: "Вы не удивляйтесь. Здесь примерно месяц тому назад чуть не убило оператора!" Оказывается, пол в Успенском соборе покрыт претолстенным слоем металла, чугуна. И когда между зазорами этого чугуна проскочила искра…Я понимаю, что, когда коротит, свет в два раза меньше, а здесь свет стал в несколько раз ярче! После этого я стал разбираться, что это такое. И понял, что ножки всех своих металлических штативов необходимо завернуть в резину.
Это было мое второе общение с Иваном Васильевичем! Теперь вот жду, что он со мной сделает в третий раз!
Оставив Грозного в покое, мы переносимся в другую эпоху.
Посреди кабинета – большой овальный стол, заваленный весь фотографиями и фотоколлажами с пометками, сверху которых – зелёная книжица с крупными буквами "ПРЕССА" на обложке.
– А это я работаю над календарем 2020–2021 годов. Здесь будет 24 листа с фотографиями, сделанными в 24 европейских государствах. Это Норвегия. Видите, какой симпатичный молодой норвежец спешит поприветствовать своего короля: в руке у него зонтик, флажок Норвегии, фотоаппарат, а на сумке, висящей через плечо, симпатичная собачка.
А это Стена Плача в Иерусалиме на фоне города.
На этой же странице календаря – особо значимое для меня место.
Это Бари, Италия, Базилика Святого Николая. Здесь будет изображение святого Николая православное и католическое!
А эта зелёная книжица – мое удостоверение журналиста, и действительно оно до 31 декабря 2020 года. Наверное, позже не понадобится…
Когда судьба тебе преподносит такой подарок, то не сразу осознаешь его непреходящую ценность.
Николай Николаевич Рахманов, последний великий фотожурналист великой эпохи, последний из могикан, ушёл от нас 8 февраля 2021 года. Его отпевали в храме Николая Чудотворца, а похоронили в аллее журналистов на Троекуровском кладбище.
И я только сейчас, заканчивая свой рассказ-интервью, осознала, что простилась не просто с человеком, но с легендой ушедшей прекрасной и трагической эпохи!
Ирина прислала мне фото смеющегося Николая Николаевича, в берете, с фотокамерой, стоящего возле витрины ИТАР-ТАСС, и написала Есенинские строки:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди,
Предназначенное расставание
Обещает встречу впереди…
Николай Николаевич навсегда останется в своих фотографиях!
Подписи под фотографиями в очерке — Софии Агачер.
Об авторе:
КЛИМЕНКОВА ЕЛЕНА ВАСИЛЬЕВНА, литературный псевдоним СОФИЯ АГАЧЕР, родилась 23 июля 1961 года в г. Гомеле Белорусской ССР. Закончила с отличием Минский медицинский институт, аспирантуру 1-го Московского медицинского институту им.Сеченова, где и защитила диссертацию по специальности “Анестезиология и реаниматология”. Занималась преподавательской, научной и предпринимательской деятельностью. Имеет авторские изобретения и научные статьи. Начала писать в 2013 году. В 2018 году стала соучредителем издательства “ЛАСА”, в 2019 году - членом Московской организации Союза Писателей России, в 2020 году - соучредителем благотворительного фонда “Живая книга”. С 2018 года совместно с детским изданием “Классный журнал” проводит международный литературный конкурс короткого семейного рассказа “Мы и наши маленькие волшебники” и фестиваль детских театральных коллективов “Живая книга”, издаёт серию книг для семейного чтения “Дети и взрослые детям и взрослым”.
Автор многочисленных рассказов; пьес; сценариев; книги для семейного чтения “Рассказы о Ромке и его бабушке”; романов “Твоими глазам”; “Путешествие внутри себя”; “Журнал Рыси и Нэта”.
Роман “Твоими глазами” получил в 2020 году серебряную медаль “Германского литературного конкурса “Лучшая книга года-2019 года” и вошёл в этом же году в длинный список премии Фазиля Искандера.
Роман “Путешествие внутри себя” был удостоен в 2021 году бронзовой медали “Германского литературного конкурса “Лучшая книга года - 2020” и вошёл в длинные списки премии им.Фазиля Искандера 2021 года и премии “Чистая книга” 2022 года.
СПИСОК КНИГ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПУБЛИКАЦИЙ ( 2017-2023 гг)
АГАЧЕР С. РАССКАЗЫ О РОМКЕ И ЕГО БАБУШКЕ. М. : ГАЛЕРЕЯ, 2018. 248 с. , ил.
ISBN 978 - 5 - 600 - 02109 - 9. Тираж 5000 экз.
АГАЧЕР С. РАССКАЗЫ О РОМКЕ И ЕГО БАБУШКЕ. Электронная книга. Ридеро, 2022.130 с., ил. ISBN: 978-5-0059-8662-7.
АГАЧЕР С. ТВОИМИ ГЛАЗАМИ - М.: ЛАСА, 2019 - 168 с. ил.
ISBN 978 - 5 -6042719 - 0 - 2. Тираж 5000 экз.
АГАЧЕР С. ТВОИМИ ГЛАЗАМИ - АУДИОКНИГА - М: ЛИТРЕС. ISBN 9785005126573. ЧИТАЕТ АВТОР.
