Очередной «Букер» присуждён. Роман Александра Снегирёва «Вера» написан, если верить аннотации, о женщине, в которой отобразилась вся современная Россия. Прекрасное, измученное, ироничное и разочаровавшееся, в конце уже смешное и юродивое существо, которое никак не может ни найти себе хозяина, ни дать новую жизнь, ни даже увидеть себя целостной в зеркале. Разбитая, расколотая на кусочки, она претерпевает унижение и духовную смерть, чтобы вернуться к жизни – обновлённой, простой, с полностью стёртым прошлым, с зарождающейся новой жизнью внутри живота. И по-прежнему одинокой.
Тяжело современной литературе брать на себя ответственность за поиск новых выходов из духовного тупика. Постмодернизм скальпелем иронии разъял нашу реальность, и она потеряла целостность. Без целостности трудно отыскать идею, а без идеи – путь. Чтобы осторожно обойти вопрос, должен ли «чему-то учить» и «на что-то наставлять» русский роман, Александр Снегирёв тоже выбирает средство, к которому до него прибегали все постмодернисты – иронию. Ирония позволяет достичь амбивалентности в суждениях. Всем сестрам по серьгам. Все дураки, все виноваты, всех жалко. И советские, и нынешние. И патриоты, и либералы. И те, что наверху, и те, что внизу. И особенно те, что посерёдке. Потому что думать думают, а ни черта не делают. А если делают, то не получается, или как-то ненатурально, или всё им мешает, как плохим танцорам. В общем, делают или не делают, а на том же месте топчутся.
Если смотреть с иронической позиции на героев, то они становятся далёкими и похожими на картинки калейдоскопа – потрясёшь, и он складывается в новый узор. Вот и рисует автор узоры, бесконечные узоры русской жизни, никак к ней не относясь, но оставаясь заворожённым, как учёный, наблюдающий за колонией бактерий под микроскопом. В хороводе персонажей романа есть имена лишь у четверых, и именно они достойны внимания. Это Вера, её отец Сулейман, по-домашнему Сулик, её бабушка Катерина и её свекровь Эстер. Прочие герои остаются живыми, не картонными фигурами, но не содержат в себе ключевого смысла. Жизнь взвихрит побочных персонажей, как снежные хлопья, и унесёт прочь. Остаётся неизменной лишь четвёрка главных героев, остов и оплот семьи. Трое, принадлежавшие старшему поколению, быстро умирают один за другим ещё в первой части романа, и Вера пребывает далее одна, как последний бастион чего-то, что незыблемо и наверняка. Этот обломок семьи среди циничной и ироничной бури в стакане бытия – как надежда, как вера в то, что целостность и идея, изничтоженные постмодернизмом, вернутся. Но в какой форме? Как может собраться воедино расколотое зеркало и чьё лицо отразится в нём?
Ирония и частное, семейное отношение к происходящему позволяет беспристрастно и игриво показать огромные пласты русской истории – и Вторую мировую войну, и перестройку, и современность. Автор аккуратно подсмеивается над всеми и всех жалеет. В самом деле, как не пожалеть людей, которые годами живут в разрушающемся мире. Ломается возникающая надежда, подплывают нравственные устои, исчезает материальный достаток или становится неважным и ненужным. В этой шатающейся, похожей на неполную семью реальности невозможно обрести какие-то важные для себя смыслы, невозможно отыскать хоть какую-то соломинку в засасывающем болоте, зыбком и непрочном.
Что же остаётся главной героине в такой ситуации? В ней есть то самое содержание, на которое обречён любой мыслящий человек. Она не знает, чего хочет, но ей очень хочется чего-нибудь хотеть. Мужа ли, ребёнка ли, просто какого-нибудь внятного и понятного смысла.
Хочется чего-нибудь хотеть – это и есть вера. Это и есть Вера, сама суть героини и вера в буквальном смысле. Вера в возвращение утраченной пассионарности. Вера в изменение хода событий. Вера в катастрофы, которые стирают накипь человечества с земли и дают дорогу новому, робкому, но более справедливому порядку.
Пока Вера гоняется за своими желаниями, пытается понять, какие из них истинны, а какие нет, она успевает потерять всё, вплоть до рассудка. Остриженная наголо по доброй воле, смешная, похожая на овцу, только что выпущенную из-под рук стригаля, юродивая. Вера устраивает сама себе катастрофу, стирая себя с земли и вновь обретая жизнь.
Быть остриженным наголо значит чувствовать единение с космосом, как буддийские монахи. Быть остриженным значит быть смешным и беспомощным, как овца. Быть смешным и беспомощным, смешным и бессильным значит быть ближе к богу.
Вот и ответ автора на вопрос о новом пути, который он даёт, сам того не желая. К богу ли, к истине, к ответу на вопрос «куда ж нам плыть» можно прийти только через полную смерть рассудка, унижение, абсурд и юродство.
Юродство не подразумевает иронии и вторичности. Юродство подлинно. Искусство, бывает, маскируется под юродство, но истинное юродство – не искусство, потому что в нём принципиально нет никакой высоты и никакого смысла. Юродство – это лопотание хаоса, возвращение к истокам, когда каждый извлекает из бормотаний воспалённого мозга новый смысл. Но этот смысл для нас темен, он остаётся за границей сознания – потому что сами мы ещё в сознании, потому что вера наша даже не с горчичное зерно.
