Владимир Валентинович, признайтесь, критика вам в жизни помогала или мешала?
Пожалуй, мешала. Я практически не сталкивался с настоящей критикой. То есть если бы человек аргументированно изложил мне свою позицию - по какой причине ему не нравится, скажем, моя картина или мои поступки, я бы вытерпел – у меня болевой порог не слишком низкий… Но ведь сталкиваешься постоянно с "театром абсурда": ты снял про одно, а твой критик говорит совсем про другое.
Это как-то... возмущает. Да что ж такое? Да понимает ли такой "критик" вообще что-нибудь в кино, если так выворачивает твое творение?
Но ведь бывает и по-другому?
Конечно. Но это друзья-режиссеры. Если доходит до откровенного разговора, они гораздо более точно разбирают картину. По косточкам. Или даже не друзья. Незнакомые тебе люди. Но коллеги, профессионалы - режиссеры, актеры. Они могут разобрать фильм очень точно и не обидно, в конечном счете. Потому что понимают, что у меня свой, мир, другое понимание жизни. Выскажут, чего я добился, чего – нет. Я им возражу – и здесь возможен диалог. Это разговор двух специалистов.
Но ведь для обычного зрителя авторитет – именно кинокритик…
Тем хуже для зрителя. Ведь критики, по сути, создают какой-то свой параллельный мир, который, честно говоря, плохо с реальным миром соприкасается. Поэтому их критику я воспринимаю просто как субъективную оценку некоего влиятельного человека, за которым стоит газета или телевизионный канал, что угодно. Эта оценка очень слабо связана с конкретным произведением. А связана со средой, кругом, в котором критик вращается, с его тусовкой. И там твоя работа оценена определенным образом…
Вы намекаете на прохладный прием "Москвы слезам не верит"?
Это не намек даже, а конкретика. Тогда мне был нанесен наиболее сильный удар… Наиболее горький опыт я приобрел.
Кадр из фильма "Москва слезам не верит". Фото: kinopoisk.ruКак встретили тогда, в 1980 году вашу картину? Ведь она стала лидером проката, собрав около 90 миллионов зрителей!
Зрители – восторженно. Очереди в кинотеатрах, мешки писем. Критика – более чем сдержанно. Условно говоря, критика разделилась. Одна треть приняла фильм. Но две трети постепенно выкристаллизовали "истинное мнение", которое и доныне затвердилось.
Какое же? Ведь картина получилась живая, человечески теплая…
Говорили, что это дешевая мелодрама, сделанная по голливудским рецептам о Золушке. Что кино не отражает реалий нашей жизни. Что картина придуманная, фальшивая, лакировочная…
Приведу пример. Даже Михаил Ульянов на встрече со зрителями устроил выволочку залу. "Как вы могли поддаться на эту дешевку, провокацию, создать такой ажиотаж вокруг этой фальшивой, насквозь придуманной истории?" – вопрошал артист, озвучивая мнение – но не свое, а элиты. Потому что попал под влияние других авторитетов.
А вы пытались как-то ответить, вступить в дискуссию?
Пытался. Все пустое. Никакие ответы не проходят… Не доходят до читателя. Вы и сами это хорошо знаете по своей журналистской практике, что такое опровержение в газете. И как его подать, что его никто и не заметит… Хотя недавно, слышал, критик Карахан на предложил коллегам покаяться в том, что они несправедливо забили картину. Но поддержки у него не нашлось... С покаянием у нас в стране традиционно туго…
Вы разобрались в причинах этого неприятия?
Я очень долго разбирался… Долго думал. Причем даже закрался момент сомнений. Может, они и правы? Может, у меня не хватает вкуса, а у них он высокий, они же понимают, что зрительский успех еще ни о чем не говорит. А тогда как раз гремели ленты "Есения", "Зита и Гита", собирающие миллионы… Хотя такое кино для меня тоже и не критерий. Я же понимал, что "Королева Шантеклера" – это не кино. Может, и у меня такой прокол?
Словом, я долго разгадывал секрет этого отторжения фильма у критики. Более того – у киноэлиты. Особенно – диссидентской. В чем заключался этот секрет – я понял значительно позже.
В чем же?
Тогда все смотрели через очень конкретную призму. В обществе брало верх диссидентское начало. То есть перестроечное. А моя "Москва…" противоречила этой парадигме, уже сложившейся в продвинутых кругах общества. Картина вышла оптимистическая. А тогда хорошие режиссеры не снимали оптимистических картин. А снимали все с подтекстами с аллюзиями, как говорится, с фигами в кармане.
Кадр из фильма "Москва слезам не верит". Фото: kinopoisk.ruИ уже не боялись реакции властей?
Отношение к советской власти было таковым – она, мол, уже агонизирует и не способна ничего произвести продуктивного, интересного, полезного. Это все, мол, гнилое… Карьеру можно построить в этом гнилом обществе исключительно по блату, по связям. Никак честно карьера осуществиться тут не может.
Все это очень сильно противоречило моему жизненному опыту. Я видел вокруг граждан, которые нормально выбивались в люди. Но для части общества, которая была крайне влиятельна, это было нарушением правил игры. Картина показалась им пропагандой ценностей Страны Советов, которую они ненавидели.
Но это же бред... Такого рода, как, скажем, письмо Белинского по поводу сборника Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями". Гоголь писал о мистическом, о Боге в душе, о небе, а тот воспринял это только с социальных позиций. Пригвоздил его к позорному столбу, отказал гению в таланте, в его праве глубокого анализа жизни вообще, вне социальных рамок, вне тех столбовых вех, по которым только можно идти передовому человеку… Это была ужасная несправедливость...
Конечно, это высочайший пример спора. Но все равно – типичный. Когда такой конфликт мировоззрений спускается на нижние этажи – это становится вообще дурновкусием.
Поясните вашу мысль, Владимир Валентинович.
Как только режиссер вносил в свою заурядную картину какую-нибудь социально острую нотку – он становился знаменитым… Хотя его картина была бездарная. А уж если ему картину закрывали или вмешивалось начальство и пыталось в ней что-то исправить – это вообще поднималось на знамя.
Столько дутых фигур возникало – и в литературе тоже. То, о чем Набоков говорил – о социальности как прибежище бездарности. Нише для бездарных людей. И сколько их безбедно существовало!
Но ведь шестидесятников и диссидентов считали совестью нации…
То поколение шестидесятников в моих глазах сейчас становится все менее интересным. Потому что они воспринимали жизнь через шоры. Это был какой-то жутко нездоровый процесс. Проблемы обсуждались на кухне только негативно. Советскую власть считали полным дерьмом. Слушали "вражеские голоса". Если кто-то возражал, считал, что есть же здоровые моменты в нашей жизни, его клеймили "кгбшником". И на этом кончалась дискуссия на кухне под водочку с селедочкой.
Я недавно был на вечере памяти Зиновия Корогодского в питерском ТЮЗе. Там когда-то играли мою пьесу "Месс-Менд" по Мариэтте Шагинян. И вот талантливые и интересные люди – Гинкас, Смелянский, Юлий Ким начинают рассказывать про то, как они боролись, как их запрещали. А зрительному залу решительно неинтересно слушать про их борьбу тридцатилетней давности. У меня же в памяти остались лучшие спектакли, которые я там видел: "Наш, только наш", "Открытый урок", "Месс-Менд"… Кому какое дело, в каких муках они рождались!
Разве это не интересно зрителю?
Неужели надо рассказывать, как достаешь деньги на картину, сколько тебе усилий это стоило, перед кем ты унижался ? Кому это надо знать? И Феллини с большим трудом доставал деньги на фильмы. Есть фильмы или спектакли - о них и надо говорить. А не о борьбе за их рождение.
Вернемся к "Москва слезам не верит". Но ведь "Правда" оценила вашу оптимистическую "лояльность"?
Что-то было там невнятное. Не могу сейчас вспомнить. Положительных содержательных рецензий точно не было. У меня остались в памяти, прежде всего, очень добрые восторженные письма зрителей в громадном количестве с признаниями в любви. И там же серьезные письма с анализом картины. Ведь стоял уже 80-й год. Это переломное время я хорошо помню. Для общества гораздо важнее было мнение оппозиции…
Кадр из фильма "Москва слезам не верит". Фото: kinopoisk.ruВас расстраивало такое отношение?
Разумеется. И очень сильно. Потому что я не понимал, почему у критиков такое снисходительно-презрительное отношение к картине. "Что-то он там навалял…" Оно, кстати, было сродни моему личному отношению к картине "Королева Шантеклера" – я примерно так к ней относился. Но мне казалось, что я сделал все-таки что-то другое…
То, что картина получила "Оскара", – стало плюсом или минусом?
Это было расценено как сумасшествие. Как бред. Сама номинация на Оскара была расценена уже как недоразумение. А уж получение – было расценено как какой-то скандал со знаком минус. Мол, что они - с ума сошли? Придумали, кому дать? И так далее… И уничтожение картины продолжилось…
В чем это выражалось? Мало копий напечатали?
Нет, с этим все было в порядке. Первую копию показали в ЦК. Брежнев посмотрел картину и весьма одобрительно отозвался. Ее смотрели там много раз. Она шла по высшей категории. С показом у меня не было никаких сложностей.
А с чем тогда?
С оценкой. Вот недавно издали книгу "Советское кино" – там все фильмы, которые были сделаны с 1917-го по 1991-й год… Я пролистал ее с большим интересом. И увидел, что все продолжается. Критики не только не раскаялись, а даже ожесточились.
Что же там такого написано?
Ничего. В этом вся штука. Я пытался найти 80-й год, "Москва слезам не верит." Где-то она там есть… И – крохотный кадр из фильма. А рядом – на шести страницах – "Мой друг Иван Лапшин"! Замечательная картина. Но на шести страницах! А у меня – фото, как марка, и пять строк…
Это, конечно, акция. Я понимаю, что люди не случайно это пропустили, а сознательно. Мол, мы все равно не будем принимать этот фильм, он не существует для нас… Все это ошибка – и зрительский триумф, и Госпремия, и международные призы, в том числе и "Оскар"… Для нас это ничего не значит. Мы говорим, что это плохая картина. И все тут. Вот такое заявление. А издание авторитетное, богатое...
Вы до сих пор это переживаете?
Я сейчас говорю об этом академически спокойно, потому что я все это пережил, я этот удар выдержал, я его обдумал.
Я искал долго ответ на этот вопрос, что же произошло и в чем дело…
Мне кажется, я нашел этот ответ. Он — в ауре людской любви за этот фильм. И время доказало, что это не кратковременная вспышка, которая зажглась и потухла, о которой все забыли... Нет, это тот фильм, который остался в людях. Я до сих пор получаю комплименты за картину, вижу восторженные глаза девочек и мальчиков... И понимаю, что картина проживет еще 25 лет – что для фильма неслыханно много. Так что меня уже здесь не сбить...
Конечно, ваш фильм любит народ, это все знают...
Я честно не понимаю, почему критики так не гибки...
Почему не хотят признать свои ошибки... Сказать просто: да, мы были не правы, а он оказался прав. Хотя, видимо, для этого нужно умереть – так у нас порой случается. На моих глазах не раз это было...
Вот великий режиссер Леонид Гайдай. Уникальный, редкий талант. Это нельзя не увидеть. К нему тоже очень неоднозначно критика относилась… Да просто очень плохо. Считали просто паразитом... А он умер — и стал великим.
Похоже, вы критиков за людей не держите?
Нет, они, конечно, люди, но особая порода. Изуродованные морально. Они не могут адекватно воспринимать окружающий мир.
Ну, а ваши коллеги? Они ведь не изуродованы... И тоже не пылают к вам симпатией...
Согласен. У меня были картины "Ширли-мырли" и Зависть богов", которые были начисто критиками перечеркнуты. Но ведь они не получили ни одной номинации и на "Нике", и на "Золотом орле"! А там ведь голосует вся кинообщественность.
То есть я понимаю, что критики всего лишь озвучивают общественное мнение. Было заявлено, что это плохо, пошло, образец дурного вкуса... А спустя годы вдруг выясняется, что это здорово и очень смешно... Но ведь дорого яичко ко Христову дню. Мне было бы приятней это тогда прочесть…
Да, были две-три рецензии, в которых говорили, что все в этих картинах не так уж плохо... Но в принципе самостоятельного взгляда, угадывания таланта – это всегда редкий дар – в нашей критике я практически не вижу…
Это осталось, видимо в ХIХ веке?
Похоже. Упомянутый уже мной Белинский, когда они с Некрасовым прочли "Бедные люди" неизвестного Достоевского – побежали ночью к нему по адресу и сказали, что он замечательный писатель. Много грехов отпускается за такие мощные поступки. И, может быть, Достоевского на каторге, да и в последние годы удерживало на этом свете воспоминание, как к нему пришли два, в его глазах, недосягаемых человека и сказали, что он замечательный писатель...
К вам никто из коллег не прибегал?
Шутите? Поймите, я не жалуюсь и не считаю себя обделенным. У меня есть мощная аура зрительской любви, которая помогает мне выстоять… Но здесь я убедился, что бесполезно. У меня не получается с ними договориться. Они всякую мою работу воспринимают удивительно враждебно. На первых порах. Потом вроде бы до них что-то доходит.
А может, все намного проще, Владимир Валентинович? Может, просто обычная зависть? Не богов, а людей? Коллег?
Не исключено. Когда вышла "Москва..." мне многие люди тогда говорили: "Перестань, это обычная зависть".
Мне до того не хотелось в это верить! Мне казалось там что-то серьезнее, там более глубокие вещи. Какое-то идеологическое расхождение… Что-то мне надо им объяснить и т.д.
Возможно, это была действительно зависть – потому что даже просто зрительский успех вызывал раздражение, а когда случился "Оскар"... Ведь некоторые жизнь клали на то, чтобы "Оскар" получить! Столько интриг затевали, как туда выдвинуться! А вдруг человек, который об этом и не помышлял, не занимался интригами, не знал, что такое "Оскар" в полной мере – вдруг оказался его обладателем! Это, конечно, вызвало серьезные неполадки в психике у многих моих коллег…
Честно говоря, я был настолько наивен, мягко говоря, пожалуй, даже глуп, что думал, что мы все одна компания.
Так радостно, думал я, что советская картина получила "Оскара"! Позже мне предоставилась возможность на примерах других людей увидеть, что делает с людьми зависть, как она переворачивает их мозги, как они для обоснования своей зависти подводят логические фундаменты…
Кадр из фильма "Москва слезам не верит". Фото: kinopoisk.ruА сейчас вы читаете, что о вас пишут?
Раньше читал буквально все, где было упомянуто мое имя. Была возможность подписаться на вырезки из газет. Сейчас это уже мне неинтересно.
Почему?
Это после "Зависти богов". Я привез совсем свежую картину на "Кинотавр." Я знал ей цену. Пусть не Гран-при… но там есть, что отметить. И сценарий и режиссура, и музыка, и мужская, и женская роль… Но ничего не оказалось замеченным – ни на "Кинотавре", ни позже на "Нике". И я понял, что уже с ними не договорюсь…
Но там-то решали не критики, а жюри, коллеги!
Да, это шире, чем критики. Это, так сказать, мое кинематографическое братство. Но оно меня братом не считает по какой-то причине. В то же время оно может поднять шум вокруг какой нибудь картины — до истерики, до визга... А через полгода не смогут вспомнить, о чем шла речь.
Вот на "Кинотавре" вокруг Гран-при идет такая борьба! Такие страсти накаляются… Что происходит в этих номерах! Коридорах! Какие споры кипят!
И вот получает какая-то картина Гран-при или приз за лучшую мужскую или женскую роль. И где она, эта картина? Через год ее никто не помнит и не знает... Поэтому эти фальшивые страсти меня все меньше и меньше интересуют… И фестивали в том числе…
В чем самая большая беда нынешней кинокритики?
Думаю, конформизм. Это одна из главных бед журналистики вообще и критики кинематографической в частности…
Что вы имеете в виду?
Да стаей все ходят, командой. Вырабатывают общее мнение. Боятся прийти и написать свою совершенно самостоятельную оценку фильма, спектакля, даже книги.
Но ведь журналисты работают в разных изданиях?
Тем не менее, есть какой-то ощущение некоего… загона.
Критики ведь очень осторожны. Очень боятся попасть впросак в своей оценке. Проверяют, выясняют, наводят мосты, звонят друг другу. Я просто это знаю. Какая-то есть сильная несвобода в их выражении.
Но ведь не у всех же?
Был замечательный английский критик Кэннет Тайнен (один из самых известных театральных критиков ХХ века, острый и яркий литератор, сценарист, актер, продюсер — Н.Б.). Мне в свое время попалась его книжка. Просто восторг! Это совершенно другая критика! Другая степень человеческой свободы.
И писать таким образом можно о чем угодно. Это когда можно выйти со спектакля Някрошюса и сказать: "Ребята, это же ерунда! Зачем мы друг другу врем все?" Один пускай скажет. И я уверен – он получит десятки писем или звонков восторженных – наконец-то кто-то сказал правду.
Ведь смотришь иной спектакль и думаешь: "Ну невозможно! Неужели это хорошо?" Нет, ни один критик не скажет что это плохо. А мне зритель говорит, что это плохо. Это "Вишневый сад", "Отелло" или очередные длинные нудные самвлюбленные спектакли, которые длятся по шесть часов...
Вы очень категоричны...
Я просто убежден, что эти трезвые оценки существуют. Но они не озвучиваются. Потому что страшно. Как же я скажу, что Някрошюс сделал плохой спектакль? Что скука смертная? Что зрители валом валят из зала… Как же это можно сказать? Нет, невозможно.
То есть у нас есть "священные коровы"?
И быки. Вот что происходит с Толей Васильевым, который давно уже сбрендил? Он ставит один раз в три года, и опять нечто… Я пришел на его "Плач Иеремии", посидел и спросил себя: "Да что же это такое? Почему это гениально?" Нет, гениально и все! Ни один из критиков не скажет честно, что это ужасно. А это очень помогло бы Васильеву...
Или вот Лева Додин, который привозит спектакль за спектаклем. У него был гениальный спектакль под названием "Дом", "Братья и сестры"… А что дальше начинается? Еще можно было говорить о спектакле по Платонову ("Чевенгур" - Н.Б.). А "Вишневый сад", "Дядя Ваня" – все плохо!
Еще пример. Потрясающий режиссер Петр Фоменко. Изумительный режиссер! Бог театра жил, конечно, в его театре последние годы. Но вот делается спектакль "Три сестры", который объявляется лучшим спектаклем сезона – это же хамство! Там же нет вообще режиссерского решения! Я не верю, что у кого-то из критиков екнуло сердце на этом спектакле! Но именно эта неудача Фоменко объявляется лучшим спектаклем сезона! И самой большой победой…
И нет критика, который наберется смелости сказать: "Просто не получилось". Никто не хочет превратить Петра Наумовича Фоменко в посмешище. И Марку Захарову никто не скажет про его неудачные спектакли…
Но ведь есть у нас "акулы пера", которые как раз могут походя растоптать любой спектакль?
Это другая история… Другая сторона дела. Когда критика становится всего-навсего лишь способом самоутверждения критика. Такой постмодернистский подход к делу… Тут для автора главное самовыразиться, себя подать. Он обо всем, и о Льве Толстом напишет в этом ерническом тоне… Такую рецензию читаешь – и не поймешь: хорошо или плохо?
Что, собственно он хочет сказать? Все походя, через губу... Оценка какая-то должна же быть. Нет, просто я был, я посмотрел...Вот его главное ощущение. В этой ернической манере можно долго продолжать…
Необходим особый уровень культуры, чтобы вынести эту оценку?
Я помню, один конферансье рассказывал, что такое настоящий конферансье. Это, мол, блестящий ум, остроумие, ирония, талант, юмор, находчивость, умение контактировать с залом... А имея все эти качества – кто же пойдет в конферансье?
Получается, что критики – неудавшиеся журналисты?
Безусловно. А мы, пережившие перестройку, ведь понимаем, какая мощь в руках журналистов. Сейчас она, правда, сильно снизилась… Золотой период журналистики миновал, и, думаю, не вернется уже никогда. Как и кинематограф, который я знал и любил, которому хотел посвятить жизнь. А он вдруг оказался не глубоким и серьезным искусством, а одной из ветвей шоу-бизнеса… И приспособлен лишь для погонь и стрельбы.
Чтобы собрать кассу?
По разным причинам… Но даже внешний вид нынешних кинотеатров, с этим безумным количеством колонок, из которых несется звук... Там уже смотреть, например, "9 дней одного года" или "Восемь с половиной" как-то неуютно… Только дома на диске.
Так и в журналистике - телевидение вытесняет газеты.
Телеведущие — это нынешние воплощения бывших золотых перьев журналистики…
Властители дум?
Да, думаю, так… Но памятуя о том, что было, какое влияние оказывает на общество настоящая мощная журналистика, я понимаю какая ответственность лежит на этой профессии. И честно говоря, вижу мало примеров таких высоких журналистских достижений.
А ведь какими были, я помню, в свое время статьи Аграновского в "Известиях"! Кто еще помнит сегодня, какое вмешательство в судьбу, скажем, Аллы Пугачевой сыграла статья Инны Руденко в "Комсомолке"? Это было эссе, по сути, на тему Пугачевой. И это было открытие. Ее судьба мощно повернулась в глазах общества. Люди поняли, что это не "одна из", а особая певица, главная в стране. Такая же мощная статья была по Юрию Власову.
Так что журналистика — это сила и мощь. Но, как и везде, талант здесь редкость. Я вижу бойких ребят, не больше... И, честно говоря, их профессия не кажется мне уважаемой. Не зря же ее иногда сравнивают со второй древнейшей. Что, кстати, мне всегда казалось некоторой натяжкой. Но за последние двадцать лет нашей жизни много оказалось фактов подтверждающих и эту гипотезу.
А у вас не возникало желания после лживой статьи подать в суд? или набить автору физиономию?
Нет, я помудрее, так скажем. Я наблюдаю на чужих примерах, что все эти формы протеста только увеличивают популярность этого журналиста или издания… И во многих случаях именно для этого и предпринимаются провокационные выступления, чтобы получить ответ – суд или пиар-акцию. Хотя один раз, когда меня подставили, я высказал все одному главному редактору. Что, мол, за свинство? И мои слова стали послесловием к материалу. Та грязноватая история, слава Богу, не имела никакого резонанса. Не прилипла ко мне грязь.
Хорошую акцию в свое время предприняла Пугачева. Один журналист, пытаясь на ней заработать очки и подняться вверх, распустил о ней грязные слухи. Поздно вечером его встретили крепкие парни на улице и... полголовы обрили. И отпустили с миром. Это на него подействовало очень сильно. Так что здесь работают только такие одиночные и не очень законные акции...
Но все-таки как надо готовить критиков?
Чтобы быть критиком, надо не просто много читать и смотреть, надо быть человеком высокой культуры и эрудиции ... Надо иметь яркие примеры перед глазами. Как, скажем, Писарев, который талантливо высказался о Пушкине, что тот не поэт! Это тоже надо знать… И в нашей литературе немало таких радикальных критиков.
Наверное, надо их знакомить с талантливыми образцами мировой критики. Ведь, к примеру, существует великолепный Влас Дорошевич, которого, я убежден, сейчас не знают. Или тот же Кэннот Тайнон.
И, конечно, педагоги должны учить их честному самостоятельному мышлению. Это ужасно тяжелая работа.
Я вот пытался тоже… Помню, когда приехал в Москву и начал учиться в Школе-студии МХАТ, на меня оглушающее впечатление произвели фальшь и лицемерие театрального мира. Вот после спектакля в курилке актеры говорят друг другу: "Ну и мура!". Заходит режиссер: "Ну, Коля, потрясающе! Поздравляем!".
Я не раз был свидетелем этого. И тогда себе поклялся: никогда не буду лгать. Конечно, это был пустой молодой ригоризм… Но врагов я себе на этом приобрел немало. Но старался держаться. И не лгать, по крайней мере. Можно ведь сбежать — чтобы не встретиться глазами. Или просто не прийти на премьеру, если я знаю, что это не сильно. Потому что ложь и фальшь изнашивает душу очень сильно. Даже когда ты врешь… с самыми лучшими намерениями....Все, в этот момент: ты себе кусочек души отщипнул уже…
Много находится поводов для фальши. Но критик должен быть воспитан по-другому. Он должен искренне говорить то, что думает. Но, правда, для этого надо еще быть личностью. Иначе его суждения будут малоинтересны другим, хоть и искренни. И будет ясно, что сказал он это из мщения или из-за групповых интересов. Своей жизнью надо заработать такой авторитет, чтобы честно говорить: это победа. Или это — поражение.
А еще неплохо было бы еще ввести некий рейтинг критики. Через пять возвращаться к оценкам и сравнивать: угадал или нет. Пошло в народ или нет.
Что такое несправедливая критика?
Это когда критик не в теме. Надо ведь судить художника по законам, им самим для себя избранным.
Иначе выходит несправедливая критика.
Вот, к примеру, я снял картину "Ширли-мырли" и дал ей жанровое определение – "фарс". Критику надо знать, что такое фарс. Если вы беретесь судить о картине по отношению к фарсу, то "дурной вкус" – это говорит больше о критике, чем обо мне. Потому что в фарсе вкусовые соотношения сильно нарушены.
Там весь юмор ниже пояса. Надо знать все эти вещи. Я им подсказываю – это не комедия, а фарс. Только сейчас дошло, как это смешно. Спасибо большое – лучше бы тогда это написать.
Кадры из фильма "Ширли-Мырли". Фото: kulturologia.ruЕще примеры. Вот что происходило с "Иронией судьбы"?! Вспомните. Все было. Ужас, говорили, дурной вкус... Только зрители картину вытаскивали.
Я уж не говорю про Гайдая – мастера эксцентрической комедии. Это редчайший дар! Уникальный, редкий талант. А его судят как Оскара Уайльда! К нему тоже очень неоднозначно критика относилась… Да просто очень плохо. А он умер — и стал великим.
Конечно, если подойти с их рамками, то будет нарушение всех вкусовых приличий. Но если ты видишь эксцентрическую комедию – суди, по крайней мере, как Чаплина! Ведь в лучших проявлениях Гайдай блестяще умеет пользоваться трюками, гэгами.
Все это примеры несправедливой критики.
Полезна ли злая критика?
Думаю, да – если сделано талантливо. Причем для Гоголя письма Белинского были неприятны и не полезны. А для общества это была серьезная бомба. Текст был запрещен к печати. Распространялся в списках. Общество оказалось на стороне Белинского, а не Гоголя.
А в вашем случае?
Пожалуй, более оскорбительна такая снисходительная интонация. Мол, ладно, пусть он там резвится, снимает свою ерунду. Мы-то знаем, что такое настоящее кино. Настоящее кино – это Герман, Тарковский и так далее.
Но эта позиция диковатая для критиков. Что такое настоящее кино? Почему вы лишаете людей радости? Если настоящее кино только Тарковский, то неужели Чаплин уже не кино? Хотя Чаплина вы признаете, но по большому счету… Кино для зрителей уже не кино? А для двадцати человек в зале — высокое, настоящее искусство?
Вот этот бред существовал в нашей критике, в нашем общественном сознании в течение десятилетий. Мол, зритель — ничто. Главное – художник с его позицией и самовыражением.
Если бы они снимали за свои деньги, - то пожалуйста. Нет же. Критики с какой-то болезненностью лоббируют фильмы, сделанные не для зрителей. Вот это настоящее, говорят они. Между собой договариваются и начинают поднимать картину…
Например?
Для меня такая загадочная фигура – Сокуров. Но никто его не критикует. Лишь изредка кто-то из художников завопит: "Ну не могу я его смотреть – и все! Скучно, ребята". Критики же все что-то находят в этой режиссуре.
Плохо, что так сбиваются с толку поколения.
Я знаю это по ВРКСР (Высшие курсы режиссеров и сценаристов — Н.Б.). Сюда приходят поступать с одним и тем же джентльменским набором. Ваш любимый режиссер? Это будет всегда — Тарковский, Сокуров, Герман… По этому блоку они будут идти. И примерно такое же кино начинают снимать. Потому что они понимают – это кино посылается на фестивали, дает положение в обществе, эти люди авторитетны, влиятельны, значит надо снимать такое кино. Молодые мозги сбиваются на это.
А большой успех у зрителей – это, оказывается, недостаток.
То, что идет в прокате? Жанровое кино, которое вы снимаете?
Я снимаю авторское кино! Только я такой автор.
И Гайдай снимал авторское кино! Только он такой автор. Это ему было интересно. Это он хотел делать. Но по какой-то причине критики видят авторов только там, где скучно, долго, занудно…
Все это давно известно. Есть замечательная статья Льва Николаевича Толстого "Что такое искусство". Там многое верно подмечено. Искреннее начало, желание поделиться с другим человеком своей радостью, своими наблюдениями над жизнью, своими заключениями о жизни – вот это и есть искусство, поверьте. Больше ничего за этим не стоит.
И у Тарковского получалось таким образом рассказывать о жизни. Но у подражателей Тарковского уже не получалось.. Они только похожи на Тарковского. Не больше. Это ужасно. А критика их поддерживает. А Гайдая не видит в упор – пока он не умер затравленный, можно сказать.
Может, они вообще не нужны – эти кривые зеркала?
Если их не будет, то будут просить режиссеров и актеров делиться мнением. А у нас другая работа. Просто, читая рецензии, надо всегда знать, что этот критик из себя представляет. Можно ему верить или нет. И на сколько делить: на 2, 4 или 16.
Последнее фото Владимира Меньшова. Фото: popcake.tvТо есть вас уже не проведешь?
Ну... Конечно, проведешь. И как еще!.. Зачастую выхожу изумленный после премьеры фильма или книги и думаю: что же такое? Что за заговор? Как это можно назвать отличным? Вот роман Василия Аксенова "Вольтерьянцы и волтерьянки" получил Букера. И многие критики назвали его хорошим. Я его купил, прочел в изумлении и посмотрел вокруг себя – что они, с ума сошли? Это вообще не роман. Он исписался, очень плохо пишет после того, что было… Это более чем посредственная вещь, и Букер – явно политкорректная игра… И много таких.
Может, интуицию тогда слушать свою?
Надо, если она есть. Если не загубил, покуда учился.
У вас она есть?
Есть. Уж, по крайней мере, фальшиво не хвалю. Ругать иногда резко ругаю – а фальшиво не хвалю. Не подхожу, не поздравляю с тем, что мне не понравилось, убегаю. Потому что солгу раз, солгу два, потом привычка, мозоль на этом месте образуется, а потом у меня будут фальшивые ноты в картине проскальзывать. Потому что сбился. Я знаю таких людей, которые пошли этим путем и которые уже не художники.
