Встреча называлась
"Критики без границ". Выступающие читали со сцены свои стихи, прозу и даже рецензии, а в рамках придуманной для оживления вечера "ролевой игры" отвечали публике на вопрос, кто они, "критик и…", и выражали свои пожелания к критическому жанру. Дмитрий Бак выступил как поэт и заявил, что давно не считает себя критиком. Интервью во многом посвящено попытке понять и объяснить этот парадокс.
Выступление Дмитрия Бака. Фото из архива проекта "Путь в литературу. Продолжение".
- Дмитрий Петрович, мы здесь не просто так собрались, а по следам нашего семинара критики грантового проекта "Путь в литературу". В связи с этим первый вопрос: в чем состоит задача семинаров "Путь в литературу"? Как лично Вы отвечаете на сакраментальный вопрос для всех творческих вузов, можно ли научить человека творить: писать – в широком смысле – и писать литературную критику – в более узком?
- Есть разные способы научить человека писать. Бесценное достояние советского прошлого – система творческого образования. Оно возникло после выступления Ленина на третьем съезде РКСМ, там он изрек фразу о том, что молодое поколение должно "учиться коммунизму настоящим образом". Именно в то время, в декабре 1920-го (кстати, ровно сто лет назад!) вышло постановление РКП (б) "О пролеткультах". Это был конец недолгой иллюзии, утопии – о том, что победивший класс пролетариев может создать абсолютно новую литературу, а всю прежнюю – сбросить с парохода современности, как футуристы предписали еще в 1912-м. Так вот – освобожденный класс не может создать свое искусство, поскольку он просто неграмотен и нуждается в первоначальном просвещении.
Странное дело – музыке, живописи, актерскому мастерству – всему этому учили и до большевистской революции, и только литература стояла особняком (а с нею – и критика, и драматургия, и перевод…). Отсюда и пошла идея литературного образования, был основан Валерием Брюсовым Литературно-художественный институт, а уж потом Литинститут, работающий и поныне. Что главное было в этой системе? Ответ прост – перенимать не технологии, а опыт мастеров, учителей, наставников. Коммунизм, слава богу, ушел из жизни и преподавания, а вот принцип семинарского преподавания остался, и он правильный, сократовский, позволяющий брать у опытных коллег по цеху умение слышать, видеть и чувствовать.
Когда-то мой замечательный друг и коллега, ныне членкор Академии наук Николай Гринцер спросил, давно ли я перечитывал Платона. Я сказал: нередко снимаю с полки. Он: "И что же ты тогда опасаешься засилья технологий?" И тут я понял, что мои фобии напрасны, вернее – они не новы. Ведь Сократ еще две с половиной тысячи лет назад был против письменной фиксации его учения, против тогдашних технологий. Его взгляд на мир можно постичь только из первых уст, часами вышагивая рядом с учителем по какой-нибудь афинской роще, а вовсе не читая за тысячу верст и миль бездушную рукопись…
- Простите, но какая связь?..
- Очень простая. Многочисленные школы литературного мастерства обещают, что их выпускники станут профессиональными литераторами, в том числе и критиками. Там учат правильно ставить слова и запятые – что ж, не самое последнее умение, но отнюдь не самое главное. Можно научить ставить слова, но нельзя научить быть человеком, быть самим собой, без этого нет ни прозы, ни критики. Достоевский не умел писать, Толстой не умел писать, даже Тургенев! Давайте мысленно отправим Льва Н. и Федора М. в школу творческого письма и… получим на выходе двух новых Писемских, и это в лучшем случае.
- Вы говорите о литературе в целом, давайте о частном – о литературной критике.
- В традиционном своем виде критики больше нет, я об этом уже не раз говорил. Это ни хорошо ни плохо, просто факты таковы. Традиционная русская критика XIX века зиждилась на общей системе оценок, мере вещей, на представлении о том, что существует движущийся "канон" литературы, подчиняющийся тем или иным осмысленным правилам, которые едины для всех, с точки зрения того или иного крупного критика. Главной задачей критика было – объяснить, почему то или иное литературное явление, по его мнению – продуктивно, можно сказать чуть иначе – "перспективно", "важно". Конечно, слово "интересно" в этом ряду тоже представимо, но оно заведомо не является главным достоинством литературного произведения. На мой взгляд, критика ушла со сцены с момента исчезновения практики влиятельных и важных отрицательных рецензий и отзывов… Вместо критиков сейчас работают обозреватели (ревьюеры), бренд-менеджеры, им не до негативных оценок, главная задача – разобъяснить, почему ту или иную книгу надо читать, и кому именно…
Критический диалог: Валерия Пустовая и Дмитрий Бак. Фото из архива проекта "Путь в литературу. Продолжение".
- Я буквально вчера опубликовала отрицательную рецензию…
- Ну, это не показатель! Что – после этой рецензии изменилась степень популярности автора, его литературная репутация? Я называю традиционной литературную критику лидеров мнения, к которым безусловно прислушиваются. Вот Белинский в 1842-м году публикует статью, в которой говорит, что Владимир Бенедиктов – не гений, не новый Пушкин, а эпигон. И это мнение до сих пор бытует как эмпирически очевидное, хотя истина явно где-то посередине – Бенедиктов и не Пушкин, и не бездарность абсолютная, историку литературы его надо бы знать…
Поймите, я не идеализирую Белинского, Аполлона Григорьева или Павла Анненкова, у них у всех было много высказываний спорных, даже ошибочных, особенно у неистового Виссариона. Просто сейчас другое время. Критика – не высказывание на профессиональном языке, требующем какой-то встречной работы, а ряд формул, понятных интуитивно, недвусмысленных и кратких, как твит.
Возьмем медицину: когда-то лекарство называлось "ацетилсалициловая кислота", потом – "аспирин", а сейчас, условно говоря, "антиболь". Критика сейчас должна быть внятной и прозрачной, рецептурной, ее предназначение – управлять чтением в пору кризиса книгоиздательского перепроизводства. Во времена, к которым я привык уже по срокам рождения, все было ровно наоборот: не то чтобы существовали единые каноны и критерии (это уж был бы соцреализм какой-то!), но была в силе презумпция поиска канона и системы. Как только все это оказывается подменено демократической общедоступностью, соблюдением либеральной равноудаленности всех смыслов от несуществующего единого центра, – начинается литературная территория, которая больше не нуждается в ценностной разметке. Тебе, Вася, нужна книга номер 5, а тебе, Коля, – номер 8, молодой экстремал полюбит "книгу икс", а путешественник "третьего возраста" – "книгу омега". То есть критика начинается там, где друг с другом сравниваются чай, сахар, ложка, блюдце и чашка. А не разные чашки, не разные блюдца между собой. Потому-то и нет больше единого и связного "литературного процесса", объединяющих дискуссий. Авторы разных эстетических и даже политических убеждений могут печататься в одних и тех же издательствах, и никто из критиков больше не заинтересован в разметке этой общей территории, в осознании ее единства, употребляя иностранное слово – "когерентности", что ли… Литературный процесс начинается там, где есть положительные и отрицательные суждения, основанные не на мнениях, не учете равнодостойных интересов читательских фокус-групп, а на понимании законов. Скажем, я не люблю Цветаеву, но она – гениальный поэт, я все равно это сознаю и не скажу ни слова поперек этой истины.
- То есть у Цветаевой был талант, даже гениальность. Хорошо. А есть критический талант? Как бывает талант поэта – более привычное явление.
- Был. У Белинского, например. Он больше не нужен, потому что сейчас нет площадок (и не будет больше никогда!), где вырабатывается какая-то общая картина. Разве что в поэзии еще остается в силе размеченная и "пересеченная" территория литературных направлений и поэтик, это как раз очень ощутимо на нашем семинаре. Всегда выделяется группа коллег, которые пишут именно о поэзии – там более или менее понятно, что с кем и против кого.
- То есть человек по-прежнему может родиться с критическим талантом, как Белинский?
- Он может родиться и с умением пускать мыльные пузыри, с умением кататься на одноколесном велосипеде. Пастернак говорил, что эстетические теории – это попытка классификации воздушных шаров по наличию дыр, которые мешают им летать, что-то в этом духе. Родиться человек с таким талантом может. Но этот талант ни на что не годен! Умение пускать аккуратные кольца дыма ни к чему в эпоху тотальной борьбы с курением. Оно не принесет известности, денег, не станет основным жизненным занятием.
- Вы лично свой поэтический талант ставите выше критического?
- Никак не могу применить к самому себе слово "талант", это противоестественный ход мысли. Я сказал на вечере, что критика была мне интересна потому, что я мог с ее помощью сам себе лучше рассказать о собственных ощущениях от текста. И это оказывалось для некоторого количества читателей тоже важным и интересным. Я все это и сейчас умею, никуда ничто не делось. Но не чувствую необходимости писать, поскольку исчезла привычная для меня рамка понимания, исчезли площадки диалога, да и вся система координат традиционной критики.
- А стихи? В стихах вы сами себя не слышите?
- Помните знаменитый ответ Рильке молодому поэту, который ему отправил стихи и спросил, стоит ли ему продолжать писать. Рильке ответил: "Попробуйте не писать, если получится, то и слава богу". Вот и ответ на ваш вопрос – по крайней мере, на сегодняшний момент.
Фото из архива проекта "Путь в литературу. Продолжение".P.S. Вторая часть интервью "Ревизора.ru" с Дмитрием Баком будет посвящена деятельности Литературного музея им. В.И. Даля и современной музейной практике в более широком смысле. Надеемся, что эта беседа вскоре также появится на нашем портале.
