Ваши поэтические тексты заметно отличаются от общего массива. Как давно вы начали писать и что, собственно, побудило вас заняться литературой? Вы ведь ещё и музыкант-любитель, и сценарист, и египтолог, и не только…
Согласно старинной семейной легенде, я заговорил стихами, едва появившись на свет, и стихи эти были сразу и насквозь онтологически моими:
Мама пака,
Папа кака...
В изустном изложении родителей, кто из них был кем в этом метком двустишии, имеются непримиримые противоречия: не исключено, что мои стихи сразу же приобрели предикативно-провокативный, диалектический и конфликтный характер, отражая некий «богоданный» стиль и специфику моего творчества с младенчества. К осознанному же стихосложению я подошёл несколько позже, в ранней юности, к концу восьмидесятых годов. Кака и Пака, выполняя свой интернациональный долг, завезли меня на долгожитие в Монголию, наполнившую меня пассионарностью и духом Большой Степи. Неслучайно один из моих первых больших стихов назывался «Монголын Нууц Товчо»… Я реально и конкретно злоупотреблял местным колоритом, злоумышленно добившись тем самым авторской публикации в местной прессе, экземпляры которой бережно храню по сию пору. Кстати, публикации эти до сегодняшнего дня – единственное «печатно-изданное творчество» поэта Шварца Чорного: с тех пор я писал только в стол. Признаться, я никогда не думал о профессиональной поэтической карьере, хотя это состояние внутреннего поэта всегда жило и продолжает жить внутри меня – то покидая, то возвращаясь. Были робкие попытки и пробы вроде той, когда я поступал в Горьковский Лит и отправив свои стихи на предварительную квалификацию: получил вполне себе лестный отзыв Игоря Волгина… Однако, как мне думается, в мою жизнь слишком рано тяжёлой поступью Командора вошёл бизнес, суровый бизнес «лихих девяностых»: разнузданный, разудалый, беспредельный… А это, знаете ли, не пером по чернильницам постукивать, тогда перья и под рёбра, бывало, заходили. Душа поэта скоро зачерствела. Поэт скурвился. Я так себе это мыслю. Позже пришли новые многочисленные увлечения. Да, я пишу музыку – и оркестровую, и симфоническую, и песни, увлекаюсь египтологией (учился в Суриковке на искусствоведа: видимо, через это) и астрономией (довелось поработать научным сотрудником в Государственном Астрономическом Институте имени Штернберга при МГУ). Я инструктор йоги с почти тридцатилетней практикой и психолог без практики, но продолжающий учиться на супервизора. Иногда мне кажется, что я проживаю несколько жизней в своей нынешней, но некоторое время назад, вдруг, появилось чувство, что мне не хватает ещё одной… Ещё одной жизни, овеянной дымным флёром мансард бодлеровского Монмартра, жизни, наполненной пьяным кичем и пронзительной натурностью есенинских кабаков, жизни, пронизанной стремительным ожиданием будущего обэриутского экспериментариума и стёбом Ордена куртуазных маньеристов… Я понял, что мне не хватает ещё одной, возможно, самой важной в моей нынешней инкарнации жизни, жизни поэта… И поэтому сегодня я с вами, здесь. Как поэт.
Я,
Вышеподписавшизя в этом,
Называющийся злым поэтом,
Никому не скажу об ЭТОМ,
Называющийся злым поэтому.
Потому что молчу про этом…
Наш портал о культуре уже писал о ваших стихах и публиковал отрывки из поэтической книги, которая готовится к печати. А что вы сами можете сказать о текстах собственного производства? Кто из предшественников вам более всего интересен и повлиял на ваши литзанятия, если, конечно, повлиял?
Хочу сказать своим читателям: не судите меня строго. Это всё не я, я здесь ваще не при делах. Это приходит само, я только записываю, как простой ченнелинг, как полупроводник, связующий этот мир с Хрониками Акаши… В моей поэзии много бессознательного и архетипичного, провокативного, возмутительного, инцестуозно-эдипального. Всякое искусство хорошо, кроме непонятного и непроизводящего действие, если вспомнить Вольтера. И хотя я не очень люблю Вольтера, скажу, что вот моё искусство производит действие, оно возбуждает. Кого приятно, а кого и нет, не важно. Оно повышает уровень психической энергии. Как Coitus reservatus. И главное в нём – вовремя нажать на точку миллион долларов, как завещал гуру даосского секса Мантэк Чи, и не переборщить с дозой. Ибо всё есть лекарство и всё есть яд – и только мера делает лекарство – лекарством, а яд – ядом... В своём творчестве я опираюсь на плечи Атлантов, коих Большие Плеяды, но всё же назову своих самых любимых. Это, конечно же, Игорь Северянин, конечно же, Есенин, Маяковский, Блок, Мандельштам, Бальмонт, Волошин, Рубцов… Пригов, Кибиров, Рубинштейн…
Отозвалась ли в вас поэзия обэриутов, или вы никогда не хотели никому подражать и не считаете, что «кто-то» или «что-то» влияет на ваши поэтические и песенные тексты? Вы же ещё и песенник, не так ли?
Это мои боги, мои покровители, мои квантовые союзники: Хармс, Введенский, Заболоцкий. Ореол Объединения Реального Искусства – это как Орел Девятого Легиона, легенда моей юности. Их смелый, скажем прямо, суицидально-безрассудный эксперимент со словом периода мракобесия, стукачества и маразма конца 1930-х, был подвигом русской словесности, незаслуженно забытым и по-настоящему не оценённым. Я – да, обэриут, подхвативший и гордо несущий их знамя, пускай меня на это никто и не уполномочивал. Хотя, уверен, я сумел бы втереться к ним в доверие и своей стихотворной, и своей песенной формами, ведь многие из моих песен – это гимны абсурду.
Вы пишете не только стихи, но и музыку, хотя не являетесь ни «профессиональным поэтом», ни «профессиональным музыкантом». Что для вас – процесс сочинения музыкального произведения, что для вас – гармонии, и как всё это помогает вам (если помогает, а не мешает) в реализации себя как поэта?
Входя в состояние потока, я не вижу разницы, что писать. Стихи или музыку: всё это лишь турбулентные завихрения единой природы, гармонии звука и ритма. Я слышу музыку в стихах и слышу стихи в музыке, мне одинаково легко положить стихи на музыку или музыку на стихи, для меня это когерентные волны, гармонические вибрации и акустические резонансы. Многие мои песни изначально были просто стихами, перечитывая которые я вдруг начинал слышать мелодику. И тогда я садился и перекладывал свои стихи на музыку. И наоборот… Музыка делает поэзию тоньше, легче, акцентнее. Меня пугает, как читали свои стихи Чуковский или, допустим, Бродский; как читают свои стихи многие иные поэты… без музыки в голове, лучше им больше не надо так делать, пожалуйста. Я не разделяю. И слушатели интуитивно это тоже считывают. Разве успех Веры Полозковой тому не подтверждение?
Не будем о великом Бродском и популярной Полозковой: просто не будем всё это сейчас смешивать. А как, кстати, вы относитесь к такому определению как «поэт», не анахронизм ли оно в наши дни?
Уверен, что нет, ведь мы поэты, переживаем наших современников в стихах. Но… ушёл антураж богоизбранности, обожания и мессианства. Поэту сложно оставаться нарциссом в стиле: я изысканность русской медлительной речи, предо мной все другие поэты предтечи… Почему? Потому что никто сегодня ни хрена не знает ни тебя, ни твоих предтеч… и о чём ты там вообще… Хоть ты проституткам читай стихи, хоть с бандюгами жарь спирт, пипл не хавает и просит пояснить за шмот. Пипл слушает «текста», упакованные в рэп-биты, поэтому иногда я пишу и рэп, чтобы оказаться услышанным хотя бы своими детьми.
Вы долго писали «в стол»?
Это единственное, что я делал последние 35 лет, я прирождённый и профессиональный «встолописатель». Нельзя сказать, что это сильно стимулирует творчество, но всё же…
Как вы решили «выйти из подполья» и что послужило побудительным мотивом? Вам нужна публика?
Поиск. Себя, своего места, смысла своего прихода в этот лучший из миров. В психологии есть такая идиома: перевал на середине пути, он же кризис среднего возраста, когда ты останавливаешься, оглядываешься назад и спрашиваешь, мать твою, что я здесь вообще делаю? Зачем всё это было? Кто я?! Господь отмеряет каждому свою меру таланта и времени. И, оглянувшись назад, я увидел, как бездарно и безрассудно я относился к тому, чем одарила меня судьба. Нет ничего печальнее, чем уйти, не реализовавшись в своей основной миссии, ведь придётся возвращаться в неё потом снова. А я не хочу быть второгодником. И не буду.
«Публика-дура»: что скажете об этом? Что она прощает даже графоману… а что – никогда?
Не уверен, что это так. Скорее, на вкус и цвет товарища нет. А ещё каждый принимает конец своего кругозора за конец света. В конце концов, все наши потолки – они стеклянные. Я могу быть непонятным, знаю, это сложно прощается, но это не со зла, просто так интереснее.
Если б вы не писали стихи и музыку, в чём ещё вы могли бы самореализоваться? Вы весьма разносторонний человек: быть может, стоит «поговорить об этом»?
Разве талантливый человек не талантлив во всём? Йога учит меня концентрации и сосредоточению на деле, которым я занят, талант же учит меня состоянию Потока – по сути, это две стороны одной медали. И спасибо Вселенной за то, что она делает всё нужное мне таким простым, а всё ненужное мне – таким сложным... Я многое перепробовал в жизни и более не стучусь дважды в закрытые двери, всё моё приходит в мою жизнь само. В чём я мог бы ещё реализоваться? Это снова к Вселенной! А вот чего бы хотел я, так это отправить человека к звёздам, пока здесь – на Земле – я буду занят созданием первого цифрового государства Пангея Ультима, в котором нет ни стран, ни границ, ни наций, ни сегрегации. Потому что мы одна раса, с одного континента, с одной планеты, из одной Вселенной. Но это не точно… «No countries, no borders, no nations, no segregation! One race, one mainland, one Earth, one Universe!». Pangea Ultima, колыбель новой человеческой цивилизации.
Что вы можете сказать тому, кто «ощущает себя поэтом», но пишет откровенно плохие, неряшливые, профнепригодные тексты? Найти редактора, бросить писать, купить прессу… Или?
Не мне раздавать советы, ведь я такой же, как и они, эти бедолаги. Просто, на мой взгляд, куда более талантливый. Но ведь мы все понимаем, что это не моя заслуга, просто так выпала карта, так легли кости. Кому-то всё, кому-то ничего. Как пела Алла Борисовна, кому перьями скрипеть, а кому любить и петь. Ars longa, vita brevis est. Если перо скрипит, значит, дело табак, надо сваливать, делать ноги, рвать когти. В мире полно интереснейших дел и тем, по себе знаю, не якоритесь. Попутного ветра вам в спину.
И, наконец: ваша новая книга – что это будет? О чём это всё, или пока секрет?
Проходя в Монголии одну из буддийских (ламаистских) практик, я брал недельный обет молчания, мауну. Это как сингулярность в момент Большого взрыва: есть столько всего, чему суждено взорваться и о чём рассказать, но это произойдёт позже, неопределённо позже. А пока мы остаемся в сингулярности. Поэтической сингулярности на пороге Большого взрыва.
