Рассказы Евгения Боушева публиковались в журналах "Письма из России", "Обложка", "Камертон", "Наука и жизнь", "Урал", альманахах "Живое Слово", "Поэтическое Вече IV" и др. Автор повести "Сердце капитана" (издательство Lulu Press, Inc. 2010 г.).
Евгений Боушев - участник, финалист и дипломант ряда литературных региональных фестивалей и конкурсов. Участник прозаического семинара проекта "Путь в литературу. Продолжение" 2019 года.
Рассказ "В гостях у сказки" раскрывает тему, мимо которой не проходит ни один автор – тему взросления.
В гостях у сказки
Детство заканчивается, когда ты понимаешь, что умрёшь.
Это не я сказал. За тридцать с лишним лет что только не откладывается в памяти — страницы прочитанных и перечитанных книг, мятые школьные записки, обрывки разговоров, смешные заголовки советских газет и журналов. Ты впитываешь их в себя, не задумываясь и не перебирая — и со временем в сказочном калейдоскопе растворяются собственные мысли и чувства. Тексты, записки и статьи сливаются в одну большую книгу жизни, а лица людей на внутреннем экране становятся похожи на размытые дождём овальные фото с деревенских кладбищ. Калейдоскоп искрит, переливается — и вот уже чужие слова кажутся своими, а собственные мысли звучат по твоему хотению из уст важных в прошлом людей. Из блуждающих внутри воспоминаний ты ежедневно выстраиваешь собственный мир, раз за разом теряя всё больше времени. Этот разрушительный процесс, итогом которого является мучительная потребность не осознавать, но вспоминать настоящего себя, и принято называть взрослением.
Главный плюс детства — это отсутствие необходимости пережёвывать эту чужую память и потрясающая, невероятная восприимчивость ко всему на свете. Твой внутренний остров ещё пуст. На безмятежном золотом песке ты играешь с плюшевым зайцем, деревянной пирамидкой и грузовиком без колеса, ещё не догадываясь о том, что мир населяют мошенники, лгуны, предатели, убийцы и ублюдки. Тебе не приходится строить между ними и собой сложные онтологические заслоны.
Пытаюсь вспомнить этого маленького человечка, но память обманывает, крутит разноцветные стёклышки, смешивая их в незнакомый узор. Мне достаются бессвязные обрывки, да и те сложно с уверенностью считать "моими". Вот меня держат на руках, и я тянусь к маминым пуговицам на халате — большим, полупрозрачным, цвета расплавленной карамели. Чувствую их запах, и мне кажется, будто так должно пахнуть слово "сгущёнка", которое я только что — впервые — произнёс.
Вот сестра запаковывает меня в сшитую мамой толстую куртку и сажает в коляску. Зима. Снега нет, и пластмассовые колёса равномерно "тукают", попадая между плитками старого тротуара.
Вот он я, смотрите, вот! А... нет. Это чей-то другой я. Нас легко перепутать, мы оба в одинаковых плавках, бегаем по жёлтой полосе пляжа. В песке прячутся острые ракушки, отзывается болью пятка. Слышен весёлый смех родителей. Себя я не вижу. Не помню. Но есть в этом обрывке памяти кое-что моё — запах бензина. Папа чинил автомобиль перед тем, как мы поехали на речку.
Наверное, единственное цельное воспоминание, связанное со мной (хотя и этого нельзя утверждать с полной уверенностью) — это музыкальный час в детском садике. Нас рассаживают на ковре вокруг проигрывателя, и воспитательница ставит пластинку. Несколько долгих секунд за пластмассовой решёткой динамика слышится только шуршание, словно музыканты решили порвать на мелкие кусочки партитуру и начать с чистого листа.
А потом звучит музыка.
От воспитательницы не осталось даже туманного кладбищенского овала — она стёрлась из памяти совершенно. Я вижу только руки, которыми заканчивается полупрозрачный, дымчатый силуэт. Вокруг сидят, смешно растопырив ноги в растянутых колготках, мои согруппники. На груди у многих из нас бледнеют замытые пятна от утренней каши.
Музыка звучит. Она заполняет меня. Я чувствую её всем телом.
В какой-то момент, наверное, музыка и становится мной, потому что себя я снова не вижу. Но зато — и такое случается впервые — я очень отчётливо себя ощущаю. Вот он — я. Тот, кто чувствует музыку.
Дальше происходит странная вещь — я словно выпадаю из реальности и воспринимаю её как телепередачу: вроде "Клуба путешественников" или "В гостях у сказки". Детсад, воспитательница, каша, проигрыватель — всё это остаётся с другой стороны экрана, за стеклом. А я — вот он. Перед телевизором. И кажется, сейчас увижу себя…
Стоп. Щёлкает механизм, музыка обрывается, и меня затягивает обратно в мерцающий экран. Дымчатый силуэт спрашивает нас, о чём мы думали, пока звучала мелодия.
Я дожидаюсь своей очереди и говорю: "Мне вспомнилось, как давно, в детстве..."
Воспитательница перебивает меня скрипучим безжизненным смехом. Наверное, так могла бы смеяться деревянная колода на детской площадке. "В детстве? Хо-хо-хо-хо-хо! А сейчас ты где?".
В тот момент я очень ясно ощутил две важные вещи. Во-первых, что я уже не в детстве. И во-вторых — что я один.
Я читал потом. Люди рассказывают, что взросление начинается с чувства ответственности. Новые обязанности, болезнь или смерть близкого человека, первая работа, брак, рождение ребёнка. В какой-то момент твоей безмятежной игры грузовик и пирамидка бесследно исчезают, а к плюшевому зайцу тянут грязные лапы неприятные личности. Ты оглядываешься по сторонам, и вдруг обнаруживаешь, что уже намного старше своих измазанных будничной кашей сверстников, хотя вокруг тебя всё та же затягивающая рутина: однообразно бубнит телевизор, повторяющий утреннюю программу, и над продавленным диваном размеренно тикают часы. Обычно всё происходит так.
Но для меня взросление всегда начиналось с чувства одиночества. Некому было помочь или даже просто понять меня. Я вдруг оказывался один среди беспечных и беспомощных детей, которые слушают скрипучий смех зыбкого призрака. От этого вначале становилось неуютно. Потом я привык.
Единожды сбежав со своего блаженного острова, мы носим под сердцем тоску по беззаботному времени — и вырастаем безнадёжно инфантильными. Новые обязанности, поиск недостающего колеса для грузовика, необходимость осознавать себя в ежедневных внутренних изменениях — всё это утомляет и тревожит, и перепуганная душа привычно ныряет в мерцающий тысячами калейдоскопов экран, лишь бы не оставаться снаружи, за стеклом, в пугающем одиночестве.
Примеряя на себя взрослую ответственность, мы всё-таки мечтаем о том, чтобы скорее наступил сон-час и неуклюжая, но ласковая нянечка, устроившись на стуле между кроватями, снова раскрыла книгу со сказками.
Но я не хочу засыпа́ть. Боюсь, что разница между сказкой и явью окажется для меня нестерпимой.
Уютное прошлое ускользает от меня как утренний сон, его контуры становятся всё более зыбкими и растворяются в тумане.
Детство заканчивается, когда ты понимаешь, что умрёшь. Возможно, итогом непрерывного взросления станет момент, когда ты, наконец, поймёшь, что давно уже мёртв: вокруг темно, и на экране телевизора шуршат рвущейся бумагой зыбкие серые помехи. Я не знаю. Мне не дано об этом рассказать.
Я один. Я молчу уже двадцать лет.
Холодная осень девяносто девятого. Ранние заморозки. Я кутаюсь в колючий свитер, озябшими белыми пальцами выстраиваю в своём углу шеренги из солдатиков. Вечерние сумерки наполняют комнату, крадут из воспоминаний очертания предметов. Кажется, мне понадобилась книга для моста. Лезу на верхнюю полку шкафа, там стоят толстые плотные томики со стихами. То, что нужно. Вместе с книгой падает мамина шкатулка и рассыпает на линолеум старые документы. Я собираю их назад.
Какие-то справки, открытки, чёрно-белые фотографии. Взгляд цепляется за маленький квадратный кусочек картона с выцветшей печатью. "На прерывание беременности направляется гражданка..."
Молчу. Понимание приходит не сразу.
За полгода до моего рождения. "На прерывание беременности..."
Мама зовёт меня с кухни. Кричит, что ужин готов, и чай уже налили.
Я складываю бумаги обратно в шкатулку. Бросаю взгляд на своих солдатиков и не помню, не понимаю — чем они меня так интересовали, чем были так дороги минуту назад.
Я один. Слышу, как на кухне скрипуче смеётся телевизор.
Нужно идти.
Мама расстроится.
