Михаил, вы принадлежите к весьма многочисленной литературной страте писателей-врачей. Задумывались ли вы над тем, почему так много докторов становятся авторами художественной прозы, можете ли дать собственное объяснение?
Наверно, всем нам на досуге бывает нечем заняться, вот и тянутся руки к гусиным перьям или к чему-нибудь потехнологичнее — в зависимости от эпох за окнами. А если без улыбки, врачебная профессия много поболе других содержит в себе общение с человеками, находящимися на грани, а то и за гранью. В одиночку нести потом такую ношу, помнить все эти послевкусия, очень тяжело. Хочется разделить их с другими людьми. Читатели для этого идеально подходят. Читатель, даже самый злобный, он все равно добрый: все стерпит.
Одного писателя-врача, который у вас всегда "на рабочем столе", вы упомянули. Помимо Михаила Булгакова, кто еще из авторов – коллег по образованию – важен для вас, значим, и почему? Испытывали ли вы влияние кого-то из них – или других классиков, не обязательно врачей, на собственное творчество?
Тут, что называется, двух мнений быть не может: Василий Павлович Аксёнов. О нем нынче так много сказано; кажется, что будто как-то невежливо "пройти мимо и не отметиться". Я, должно быть, принадлежу к исчезающе малому числу его читателей, кто прочел-перечел все, и не по разу, и лишь потом стал интересоваться его деталями биографии, быта, его человеческими связями и взаимоотношениями с современниками. Для меня в любом авторском тексте первичен текст, а не автор. Текст не тождественен, не конгруэнтен автору. У автора может болеть голова или может мучить его сожаление, что вовремя не заехал на автосервис, а вот теперь… а текст лишен всей этой мелочной суеты. Он — квинтэссенция автора; и не больную голову, и не хруст в коробке перемены передач благодарно помним мы, открывая любимую книгу.
Расскажите о своем литературном становлении. Когда в вашей жизни появились книги? Что было раньше – чтение или "писательство" (некоторые, знаю, еще в дошкольном возрасте "книжки выпускали" в собственном оформлении)? Помните ли первые литературные опыты? Первые публикации – имею в виду сугубо художественные, а не специальные? Сочиняли ли когда-либо стихи?
Никакого литературного становления у меня не было. Рос бойким, читать любил. Перечитал всю районную библиотеку, вначале детскую, потом взрослую. Пятерки по литературе, районные и городские олимпиады по литературным рецензиям с приличными местами в итоге; с одной меня чуть не выгнали за недостаточно нежное отношение к классическому рецензируемому произведению. Медицинский институт, институтская многотиражка, смешные журналистские опыты — получалось хорошо, но не впечатляло совершенно. Даже предложение главреда сразу после института впихнуть меня на двухгодичный курс журфака МГУ "для тех, кто уже с дипломами", было благополучно пропущено мимо ушей — не до того было. Потом много лет прошло безо всякой литературщины. А лет в тридцать пять, как у нас говорится, "среди полного здоровья", внезапно, что-то приплющило к стулу, разум отключился, а через пару часов я с удивлением читал первую новеллу собственного производства. Очень удивился, но не испугался. С тех пор прошла пара десятилетий, когда друг за другом появлялись произведения малых форм. К романам обратился всего-то года три назад. Что же до стихов, никогда не писал — не умею и не берусь.
Можете ли вы сказать, что сейчас без занятий литературой себя не мыслите?
Да нет, вполне мыслю. У меня нет обязательств перед литературой, а у нее — передо мной. У меня с ней — страстное сожительство, а не скучный обрыдлый брак. Отношения свободные; но когда мы вместе — это фонтан огня. А, как вы знаете, огонь штука опасная. Сгореть можно. Так что дозы литературного творчества для своего употребления нужно подбирать разумно: "не пережимать".
Заинтриговало ваше упоминание в авторской справке романа "Патч", вышедшего в АСТ, который казался фантастикой, но приход в мир коронавируса изменило диспозицию. Можете рассказать об этой книге? Заодно и представим её читателям "Ревизора".
Это роман пока в двух томах, там крайне нужен третий, но до него руки не доходят. Ни про какие эпидемии там нет ни слова. Там все страшнее: про энергетический кризис и природу человека. Биологическую, в частности. Про общественные устои. Про то, "почему все ныне так". Про "что делать"; никаких "ай-ай, ой-ой, низнаю-низнаю…" Действительно, внутри много науки. Именно науки, а не наукообразия. Судя по эпизодам воя, сопровождавшего прочтение романа некоторыми личностями, я четко "пробил" болевые точки. "Патч. Канун" — часть первая, "Патч. Инкубус" — часть вторая. Вряд ли много от бумажного тиража осталось, но в интернет-архивах роман ищется (и находится) за полминуты.
Теперь поговорим о вашей новой книге "Грустная песня про Ванчукова". В начале романа совершенно логично подмечено: "Отчего-то людям нравится задавать дурацкие вопросы". Вам уже задавали вопрос, насколько этот роман автобиографический или автопсихологический?
И то, и другое. Плюс, не следует забывать: это вовсе не мемуары. Авторского вымысла там хватает. Хотя все "прототипы" себя узнали.
Не менее интригующе выглядит сопоставление двух авторских предуведомлений относительно "Грустной песни…" "Но Ванчуков продолжает жить в памяти каждого, с кем сводила его судьба. Ольгерд Ванчуков — тот самый герой перестройки, не бандит, не жулик не убийца: профессионал высшей пробы. Склоните ваши головы, господа. Благодаря таким людям жила, живет и будет жить наша Россия", — в аннотации. "Все события и персонажи этого романа вымышленные. Любое сходство или совпадение с реальными событиями и/или реальными людьми — случайное и непреднамеренное". Так кто же такой Ванчуков? Полностью вымышленный герой, рожденный силой писательского воображения? Типический персонаж в типических обстоятельствах? Или некий зашифрованный портрет?..
Ванчуков — человек-мозаика. В нем, как в сложном зеркале, синтезируется портрет того лучшего, что было в тех, кто рожден в шестидесятые; кто принял на себя и пережил смену общественно-экономических формаций, когда им было немногим за тридцать. Их не спрашивали. Их поставили перед фактом. Ванчуков — летопись трагедии поколения.
Еще один вопрос, чтобы больше не возвращаться к подоплеке истории Ванчукова: в романе закономерно много обращений к будням врачей, к проблемам медицины, в том числе в перестройку и сразу после, к врачебным практикам и так далее. Все это, в том числе деятельность Ванчукова как реаниматолога, реалистично, – или что-то вроде операции профессора Преображенского?
Всё абсолютно реалистично. Пишешь о медицине — оперируй фактами. Ведь существует масса приемов, как писать о профессиях, не упоминая профессиональных деталей. Но раз уж полез "в дебри", будь точен. Нынешние "высокие" реаниматологи могут мне, конечно, "через губу" попенять на недостаточное раскрытие темы. На это лишь улыбнусь — в начале девяностых многие современные "звезды" впервые увидели, на что способен продвинутый аппарат ИВЛ, именно в "моем исполнении". Так что будем взаимно снисходительны: я к ним, они ко мне.
На мой взгляд, в романе, кроме Ванчукова, есть еще один, куда более масштабный герой: российская история на протяжении ХХ века. Причем не только перестройка, но любая историческая эпоха, из тех, что вы описали, влияла на людей драматично. В каждой эпохе проявлялись свои типические "незаметные герои", и судьба их, как правило, плачевна… Вы согласны с таким толкованием?
В каждой эпохе есть "ведущие" и есть "ведомые". Ведомые надеются проскочить, ведущие понимают, что вот он, "последний бой", и линия фронта проходит через тебя. Ванчуков — "ведущий", ему и платить по счетам истории.
Ваш роман драматичен. В нем если не обесценивается, то показывается изнанка всего того, что в глазах людей овеяно мифологическим ореолом: любви, брака, семейных отношений, "самой гуманной профессии", научной среды… Наконец, происходит символичная гибель Ванчукова. Вы изначально задумывали такой ход событий или текст "сам себя написал", изменив первоначальный замысел?
Наверное, многие люди исподволь замечали за собой: вот, читаю что-то, похожее на то, как живу я, что волнует близких мне людей — и вот это "что-то", вроде бы похоже на правду, но не совсем, потому что схематичное, плоское… А схематичное оно и плоское часто потому, что "объема" не хватает, ни "человеческого", ни "книжного". Я, когда начинал роман, сразу понимал, что он будет объемным. И что это нелегко для автора — "выжить" без потери качества на 32 авторских листах, то есть на 450 страницах А4 12-м кеглем и 750 страницах конечного книжного макета, но… Но! Я не имел права работать "широким штрихом". Да, автор текста — человек счастливый; он находится в голове у читателя и вовсю может пользоваться читательской фантазией и ассоциативными возможностями. Но нельзя же злоупотреблять! Поэтому — детальность, детальность и еще раз детальность. Это трудно. Но — или так, или никак. По мере продвижения в работе текст все больше, действительно, стал "писать себя сам". Герои очень скоро перестали быть "авторскими мурзилками", обрели правду и смысл. Ну и задали мне нешуточный бой.
В чем вы находите "луч солнца", если находите, – не только в своей прозе, вообще в жизни? Чем бы посоветовали, как доктор, спасаться людям, находить оптимизм?
Быть честным с собой. Больно, но нужно.
То важное в романе про Ванчукова, о чем я не спросила, но обязательно нужно сказать: вам есть, что добавить? И где можно приобрести книгу?
Я все сказал. Добавить нечего. На запрос "купить" отлично отвечают поисковые машины, предложений десятка три минимум.
Какие темы для вас значимы в литературе?
Одна-единственная. "Тварь ли я дрожащая, или…"
Над чем вы сейчас работаете и когда выйдет новая книга?
В 2022-м должен увидеть свет сборник "3,14" — в нем будут собраны под одной обложкой уже опубликованные в онлайне три повести: "Белладонна", "Кон-Тики" и "Кожа", плюс четырнадцать рассказов разных лет.
Вы можете купить роман Михаила Зуева "Грустная песня про Ванчукова", перейдя по ссылке.
