26 августа: день Чаадаева

Это второе из трех стихотворений, посвященных Петру Яковлевичу Чаадаеву, первому русскому писателю, получившему официальный статус "сумасшедшего" по решению одного из читателей (решающим читателем был император Николай I).

Первое пушкинское посвящение Чаадаеву еще лет 50 назад знало практически всё взрослое население страны Советов, включая дворников, футболистов, депутатов и космонавтов. Оттуда звезда пленительного счастья, оттуда и обломки самовластья.

Познакомились 17-летний молодой поэт-лицеист и блестящий корнет-философ в доме Николая Карамзина в Царском Селе, где  Чаадаев квартировал вместе со своим Лейб-гвардии Гусарским полком. Чаадаев был, пожалуй, первым Собеседником национального гения, радикально повлиявшим на его сознание. На фоне многочисленных пламенных бесед и появляется знаменитое стихотворение со звездой и обломками.

У Пушкина идет красный период – дерзости и своеволия. Он энергично заявляет четырехстопным ямбом, что Россия должна вспрянуть ото сна, отчего от самовластья останутся одни обломки, на которых напишут правильные (наши) имена. Как тут не припомнить пушкинские сказки, где ввергнутую в бесполезный сон красавицу должен разбудить метким поцелуем добрый во всех отношениях молодец. Чары, наведенные темными силами и иностранными агентами, развеиваются, красавица просыпается, и начинается новая жизнь – светлая, чудесная (без коррупции).

В деле пробуждения крепко спящей России Пушкиным, возможно, предполагался аналогичный сценарий с точным поцелуем.

 

Второе послание Чаадаеву

Гонимый молодостью, которая должна перебеситься, и "вопросом – поцелуев в жизни сколько?",  Пушкин оказывается в Кишиневе, перейдя из красного периода в несколько более умеренный, желто-оранжевый.  Раз уж речь коснулась поцелуев: в Кишиневе ему соседствует прах профессора любовных элегий Овидия, который, скорей всего, был захоронен в городе Констанца (сегодня – крупнейший порт Румынии), в 300 километрах от нынешней столицы Молдавии.

Это время первой усталости Пушкина. Ему недостает Чаадаева – врага стеснительных условий и оков. Вместо модных столичных яств и наслаждений, поэт впервые вкушает тишину, новую тишину.

Если первое, знаменитое явление музы поэту произошло в Царскосельском лицее – близ вод, сиявших в тишине, то второе явление четко обозначено во втором посвящении Чаадаеву:

И в самом деле – ну как не явиться ловцу прекрасного, если он владеет днем своим, а ум с  порядком дружен, музы ведь только этого и ждали (йоги сравнивают поведение ума с неугомонным танцем бесшабашной обезьяны, которую очень трудно успокоить и приучить к минимальному порядку)…

Так что в Кишиневе Пушкин учился укрощать свой ум. Блестящая фраза "владею днем своим" – еще один точный и неожиданный ответ на повседневный вопрос "как жизнь?".

Ну а завет "в просвещении стать с веком наравне", то есть – обязательство доучить то, что осталось за пределами ума в садах Лицея, где было не до просвещения (Пушкин выбирал себя), – поэт исполнит в третьем уединении, в Михайловской ссылке (зеленый период).

Второе послание к Чаадаеву – это образцовый текст благодарности. Хорошо, когда судьба дарит авторитет в тревожной молодости. Рваная, бесшабашная юность не слушает наставлений, не признает никого над собой и рада наделать массу непоправимых мрачных глупостей.  Но Пушкину повезло: бесстрастный наблюдатель ветреной толпы Чаадаев спокойно выводил его на узкую дорогу.

Сегодня в дефиците деньги и витамин Д. А у Пушкина в желто-оранжевый период был дефицит общения с Чаадаевым. Да, мы говорили о том, что у поэта появился замечательный Собеседник – Владимир Раевский, но Чаадаев – это все-таки другой витамин. Особый.  С очень непростой формулой. И разговор с ним – это не просто веселый пир, воскрешающий былое, гимн которому поет Пушкин 26 августа 1831 года (в конце этой главы), – это изысканная роскошь: повторение, переигровка прошлого:

 

Третьим посланием замыкается круг из посвящений Петру Яковлевичу. Это, скорей всего, уже зеленый период Пушкина – Михайловская ссылка, третье уединение.

Начало стихотворения "К чему холодные сомненья" подозрительно созвучно с последующим через год подарком (там же, в Михайловском) Анне Керн "Я помню чудное мгновенье". Ну а финал – "Пишу я наши имена" – это, ясное дело, ссылка на первое посвящение Чаадаеву.

Получается – Пушкин, задолго до интерактивного режима нынешнего Интернета, активно использовал гиперссылки.

Если в первом посвящении Пушкин, предполагая, что их с Чаадаевым (или возможно - всё младое племя Александровской оттепели скопом) не обойдут вниманием после облома самовластья, применил глагол будущего времени третьего лица "напишут" (наши имена), – то, в третьем послании, поостыв и возмужав, привел финальный глагол в строгое настоящее время, уйдя в первое лицо: "пишу" (я наши имена).

Известно: если хочешь, чтобы было хорошо – сделай сам. Никакой надежды на потомков быть не может в принципе. Нужно, чтоб имена были написаны на камне – возьми камень (пока он под рукой) и напиши сам (пока еще можешь). Что там будет, когда самовластье рассыплется на обломки, никому не известно.

Отвлекусь: в свои школьные годы я жил в Ленинграде напротив памятника Героическому комсомольцу, который был построен в честь 50-летия комсомола в 1968 году (левое ухо Комсомольца смотрело точно в наше окно), причем в основание памятника была торжественно замурована гильза с посланием комсомольцам 2018-го года. Но те, кто писал трогательное послание и замуровывал гильзу на 50 лет, если конечно они делали это более-менее искренне, неправильно представили будущее (будущее – штука коварная). Предполагалось, что комсомольцев к столетию организации будет миллионов сто, и выкапывание гильзы с последующим прочтением послания – станет событием планетарного масштаба. Но в 1984 году численность комсомола достигла максимума – 42 миллиона (что соответствует сегодняшнему населению Испании или Ирака), вот тогда-то и надо было выкапывать. Лови момент, как говорится. А когда наступил тот самый 2018 год, то практически никому уже, увы, не было дела до испарившегося как сон, как  утренний туман комсомола и до этой бедной, забытой и бесполезной гильзы с посланием...

Полагаться на потомков и на будущее, и уж тем более в России – с ее вечно броуновским движением бытия и переигровкой прошлого – очень опасно и неразумно.

Всегда возможен обидный ответ грядущего: зря старались.

Но вернемся к третьему посланию к Чаадаеву: Пушкин крайне рискованно сравнивает свою дружбу с Чаадаевым с дружбой мифических двоюродных братьев Ореста и Пилада – в XIX веке читающая часть населения (то есть дворяне) хорошо знала древнегреческие мифы, им не надо было гуглить – кто такие Орест и Пилад. Если кратко, то эти парни, приехав в еще не нашу Тавриду, пошли на дело, пытаясь ночью похитить позарез понадобившуюся статую Артемиды, но действовали при этом шумно. Ореста застукали с поличным и должны были казнить, но Пилад вдруг предложил казнить себя вместо друга, настаивая на том, что Орест-вор это он, чем поверг местное сообщество в ступор и выгадал необходимое время на организацию побега.

Такая вот удивительная и настоящая, на грани жизни и смерти, дружба была у этих ребят.

Вернемся к нашим героям: Пушкин и Чаадаев – страшно далеки от неразлучных Ореста и Пилада. И магнетическое притяжение возникло между ними только в определенный момент их жизни: при сочетании молодого, бесшабашного, буйного, как тигр, Пушкина и блестящего, спокойного, как слон, Чаадаева. Но чем старше становился Пушкин и тревожнее Чаадаев (его движение по жизни со времени южной пушкинской ссылки перестало быть уверенно-поступательным), тем меньше возникала у них потребность в очном плодотворном общении. Вполне устраивала дружба по удаленке. Никакой "не разлей воды", впрочем, у них и в принципе быть не могло: вряд ли можно поверить в долгосрочную дружбу между смесью тигра и обезьяны (так называли Пушкина в Лицее) и гордым индийским слоном (так Чаадаева можно назвать за спокойствие, надменность  и отчужденность).

Так что самое точное стихотворение этого цикла – это послание №2, написанное 26 августа, – послание благодарности.

 

26 августа 1826 года состоялась виртуальная встреча Чаадаева с Пушкиным. Дело было в Брест-Литовске, где Петра Яковлевича задержали при возвращении из-за границы.  После восстания на Сенатской площади всех, способных на вольнодумие, обыскивали тщательно, а Чаадаев слыл человеком своевольным. Наркотиков тогда не подбрасывали – да и ни к чему это было, и так нашли в личных вещах то, что искали – крамольные тексты, связанные с яростным немецким студентом Карлом Зандом, и прежде всего – пушкинское стихотворение "Кинжал". Такая вот встреча с Пушкиным на таможне…

Чаадаев объявляет службе досмотра, что эти стихи и так всем известны.

Как остроумно заметил за полгода до этого Пушкин по схожему поводу – о предстоящем в декабре восстании в России было известно всем, кроме правительства и полиции…

Но в кабинете следователя Чаадаеву было не до остроумия. Он получил по голове так называемым "кармическим бумерангом": 10 лет назад за дружескими разговорами он наставил  старшеклассника Пушкина на путь бескомпромиссного свободолюбия (хотя Пушкин и так, от рождения, был вполне свободолюбив и вольнодумен), говоря по-другому – подключил поэта к Александровской оттепели. Пушкин резво подключился и начал выдавать дерзкие стихотворения.  

На дерзкого ловца рифм и зверь бежит: в марте 1819 года бескомпромиссный студент Карл Занд, по решению группы немецких товарищей, совершает ритуальное политическое убийство многодетного писателя-сентименталиста Августа Коцебу в его доме. С криком "Изменник Отечества!" студент наносит несколько ударов кинжалом человеку, который, как считали товарищи, стоял на пути прогресса. Далее, по сценарию, Занд должен был этим же кинжалом, но с другим криком, торжественно убить себя, но эту часть ритуала студент тренировал из рук вон плохо, в результате чего он промахивается и скучно уходит из жизни на плахе – ему банально отрубили голову.   
 

Пушкин, отозвавшись, пишет радикальное стихотворение "Кинжал" – с Брутом, Маратом, Зандом (в солидную компанию попал немецкий студент-фанатик) и кинжалом без надписи  – то есть оружием против любого следующего еще не убитого тирана…

Чаадаев, вынужденный объяснять причину хранения "Кинжала" и других пульсирующих недовольством стихотворений (это ведь тоже оружие), говорил, что не обращал внимания на их содержание – даже и не думал, что у поэтов вообще бывает содержание, – просто хранил тексты за литературное достоинство, которым они действительно наделены...

Тяжело было выкручиваться Петру Яковлевичу. Неожиданно ему помог опять-таки его царскосельский собеседник: через 13 дней после задержания на границе Чаадаева, Пушкин, после беседы с императором в Москве, становится, по решению Николая I,  умнейшим человеком в России (об этом – в главе IV).

 

Радиационный фон стихотворения "Кинжал" автоматически снижается в 100 раз, и Чаадаев временно вздохнет свободно.

 

Из всех буйных дерзостей Пушкина красного периода (до южной ссылки) самым привлекательным был, пожалуй, его театральный перформанс с портретом Лувеля.

Эстафету ритуального убийцы Занда, открывшего книгу политического террора Нового времени, через год подхватил французский ремесленник Луи Пьер Лувель, убивший шилом при выходе из оперного театра (гуманно дав жертве дослушать оперу) герцога Беррийского – единственного представителя старшей линии правящей монархической династии во Франции. Лувель наивно полагал, что этим он положит конец монархии, – зло тут же уйдет, добро, соответственно, придет. Но тут не то что зло, а даже и монархия не ушла, – зря старался Лувель (говорил Плеханов – не тратьте времени зря: убьете одного царя, тут же будет другой, просто с иным индексом в имени).

Пушкин, тем не менее, был воодушевлен идеей ликвидации членов царских фамилий. Он раздобыл литографированный портрет Лувеля – а такой портрет уж точно на дороге не валялся, – написал на нем: "Урок царям", и, придя в начале апреля 1820 года в Большой Каменный театр столицы, стал показывать свой коллаж испуганным зрителям.

После этого перформанса Пушкина можно смело назвать автором одиночного политического пикетирования в России (по некоторым данным, правда, поэт расхаживал между рядами, но по другим – все-таки неподвижно сидел на одном месте, просто вертелся в разные стороны). Нельзя не отметить, что пушкинский перформанс прошел исключительно мирно – без членовредительства и разжигания религиозной или иной розни. С другой стороны, именно одиночное пикетирование с портретом Лувеля послужило реальным импульсом к высылке Пушкина из столицы в сторону южную.

Поэт был услышан.

 

26 августа 1833 года Пушкин занимается любимым делом в дневное время: бродит по книжным лавкам. Правда, ничего путного так и не покупает, но зато сталкивается с Чаадаевым. Где, как не в книжной лавке, могли встретиться двое умных людей в России…

В письме жене Пушкин пишет: "…Чадаев потолстел, похорошел и поздоровел". Это была одна из их последних встреч. Пушкин уже не был ни обезьяной, ни тигром, став просто гением, таким необычным зверем. Шел его последний, белый период, в течение которого он постоянно бегал по коридорам в грядущее, а Чаадаев застыл: каким был  – умным, одиноким слоном, – таким, в принципе, и оставался. Делал вид, что не замечает, что Пушкин убежал далеко вперед, и пытался доминировать, как и прежде – настоятельно рекомендуя бывшему ученику писать ему только по-русски:

Строг Чаадаев, с ним не забалуешь. Трудно представить его пьяным, растрепанным или, скажем, хохочущим от души.

Гораздо легче увидеть его перед зеркалом, оттачивающим свой внешний вид до окончательной безупречности. Пушкин передает своему герою эти атрибуты Чаадаева:

 

В июне 1831 года, за два года до встречи в книжной лавке, Чаадаев пишет письмо Пушкину – просит вернуть два философских письма из восьми, которые Пушкин забрал читать в середине мая и вместе с ними и молодой женой укатил в Петербург и далее в свой рай – в Царское Село. До философских ли писем там Пушкину? – Чаадаев нервничает и, чтоб смягчить послание, рисует в конце словесную виньетку в сослагательном наклонении:

Все-таки Пушкин предпочел соединить свой жизненный путь не с Петром Яковлевичем, а с Натальей Николаевной, хотя это соединение и оказалось в итоге смертельно опасным.

Никогда не знаешь – где найдешь, где потеряешь, но уж точно тигр и слон – не пара для длительного путешествия об руку…

Тем более что тигр поднимает лапу на слона: Пушкин, набравший силу, уверенно критикует отдельные философские тезисы Чаадаева в письме от 19 октября 1836 года – в последний день Лицея в своей жизни.

Это был последний разговор Пушкина и Чаадаева. И в конце своего письма Пушкин выруливает на согласие. Как и подобает мудрому.

 

С тех пор много утекло дискуссионной воды между западниками и славянофилами (а письмо Пушкина, как и письма Чаадаева, и комедия Грибоедова – жирные точки отсчета грядущего  противостояния). Ругались как могли, а когда уже не могли ругаться, то дрались – всласть, не щадя живота своего, практически как при Бородине.

Первая либерально-патриотическая драка состоялась через 20 лет после смерти Пушкина на заседании Совета Московского художественного общества (люди, в целом не чуждые культуре собрались). Победу по очкам (5:0) одержал западник Бобринский. Граф и двоюродный брат Александра II, Василий Бобринский, выбил три зуба и сломал два ребра критику и поэту Степану Шевыреву (хорошо бы установить красивый памятник в Москве – в честь первой драки западника и славянофила).

Сравните наши нынешние грязные дрязги в соцсетях со спокойным и здравым диалогом Пушкина и Чаадаева. Общение Бобринского и Шевырева нам гораздо ближе по духу или просто доступнее…

Через три дня после пушкинского письма Николай I пишет резолюцию, где объявляет Чаадаева сумасшедшим. А еще через три месяца не станет Пушкина.

 

 

Это последняя глава проекта "Один день Александра Сергеевича". Но давайте прощаться легко.

26 августа 1831 года цензура выдает разрешение на стихотворение Александра Пушкина "Веселый пир".

У каждого мгновенья свой резон, у каждого народа – свой Анакреонт, воспевающий радость и веселье в кругу близких друзей, то есть – в кругу того самого родного, которого мы ищем в этой жизни и иногда, к счастью, находим…

 

 

Подписывайтесь на ютьюб-канал "Лекции Сергея Сурина"!

Выложены циклы лекций: "Царскосельский лицей – знакомый и неведомый" и "Грибоедов: практика срединного пути". Готовится цикл "Михаил Лермонтов: повседневная практика роковых случайностей".