В Москву добирались в вагонзаке…
Моя свекровь – Нина Ильинична Агранат, родилась в Басманном районе Москвы в 1935 году. Её мама – коренная москвичка Полина Егоровна Егорова. Отец – Илья Семёнович Борисов — приехал в Москву в 1930 году из Смоленской области, выучился на помощника сталевара и работал на заводе "Серп и Молот". На танцах в саду имени Баумана Илья Семёнович и познакомился с Полиной Егоровной. Вскоре сыграли свадьбу.
Жили Борисовы в двухэтажном "заводском" деревянном доме в Чишихинском переулке, неподалёку от метро "Бауманская" и МБТУ им. Баумана. На лето Борисовы отправляли детей к маме Ильи Семёновича – в деревню Якшино Тёмкинского района Смоленской области.
Илья Семёнович Борисов с внуком Сашей. Фото: из архива Алисы Агранат— Нас встречали у железнодорожной станции "Тёмкино" на запряжённой лошадью подводе, — вспоминает Нина Ильинична. – До деревни было 14 километров, а приезжали мы гружёные – отец вёз московские подарки для многочисленной родни. Поезд стоял в Тёмкино несколько минут. Дети быстро кидали все вещи на телегу, а потом старшие шли пешком вместе с отцом, а младшие ехали со встречающим. Отец мой очень любил петь, и пел – отменно. Подъезжаем к деревне, а он как затянет: "Вдоль по улице мой миленький идёт!" и земляки узнают: "Илюха приехал!"
В Якшино дети оставались на все лето. В 1941 году в семье было уже трое: пятилетняя Нина, трехлетний Володя и двухлетняя Валя. Началась война. Немцы стремительно приближались к Смоленску. Илья Семёнович взял отгулы и поехал забирать детей.
Билетов в Москву в станционной кассе уже не было, все поезда проезжали мимо Тёмкино. Но Борисовым улыбнулась удача: у перрона остановился спецсостав, перевозивший заключённых из Смоленской тюрьмы. Илья Семёнович нашёл начальника поезда и упросил его довезти их с детьми до Москвы.
— Мы ехали в вагонзаках — в зарешеченных клетушках вместе с уголовниками, — вспоминает Нина Ильинична. — Но я этого не понимала. Зато хорошо помню, как поезд бомбили. Отец и зэки брали нас на руки и бежали прятаться в ближайший лес. Позже отец рассказывал, что очень боялся, что они с нами что-то сотворят, или оставят в лесу. Но никто нас не обидел! Так мы и добрались до ближайшей к Москве станции. Въезды в Москву уже закрыли. Начинались проверки, и начальник поезда попросил нас сойти, ведь его могли серьёзно наказать за то, что он нас вёз. Отец и мы – трое детей мал-мала меньше — пробирались через леса и болота очень тихо. Мы не ныли, не просились на руки, словно понимали, какая грозит опасность. Прошли, словно невидимки, через три поста и добрались до дома.
Проломка: авторитет Мустафа и краденая свёкла
В августе 1941 года Илью Семёновича забрали на фронт — пулемётчиком. Но через два месяца отозвали обратно и дали бронь от завода: сталеваров в стране не хватало. Был он уже формовщиком: участвовал и в разливе стали, и в дальнейшей технологической цепочке. Фигура Ильи Борисова, не взирая на военное время, представляла собой мощный, налитый мышцами квадрат.
Дети оставались с мамой и бабушкой Таней и легко различали по звуку, когда летели немецкие самолёты. Они видели, как шарят по небу прожектора, а "немец" прячется, затем поднимались аэростаты и брали врага в кольцо, уводили его подальше от города. Это было страшно.
Полина Егоровна Борисова (Егорова) с дочерью Людмилой и внуком Сашей. Фото: из архива Алисы Агранат
Во время бомбёжки дети сначала хватали сшитые из матрасной ткани мешки в красную и жёлтую полоску с постельным бельём, затем выбегали из дома и спускались в вестибюль метро "Бауманская". Там — на перроне и в тоннеле были построены специальные нары, чтоб было можно переночевать. За порядком следила милиция метро.
Когда фугасками забрасывали "Серп и Молот", Нина и Володя почему-то не боялись, а собирали с земли горячие ещё осколки бомбы и прятали в карманы. К счастью, завод остался цел. Повезло и военному госпиталю Бурденко: бомба угодила мимо здания — в Яузу, да так, что вся вода поднялась столбом на берег.
Были у Борисовых свои игрушки: бабушка шила им с сёстрами кукол из тряпочек, а иной раз, брала мелкую деревянную чурочку, шила ей платье, чепчик и рисовала лицо. Во дворе они прыгали через скакалку, в "резиночку" иногда вместе с мамой – тогда ещё совсем юной девушкой, играли со взрослыми в лото. В семье было уже три девочки и мальчик.
В 1941 году Илья Семёнович записался в "бригадмиловцы" — бригады добровольного содействия милиции, и умудрялся после смены дежурить по району. А вокруг метро "Бауманская" всегда жили блатные. Неподалёку — площадь трёх вокзалов, да и до Курского рукой подать. К тому времени Борисовы поселились в одном из двухэтажных домов на Проломке (Второй Проломный проезд). Рядом с которым стояли военные казармы со столовой, рынок, и завод музыкальных инструментов.
Однажды летом 1944 года семилетнего Володю Борисова попросили постоять "на шухере" у солдатской столовой. Тот и пошёл, как был: в беленькой рубашке и бежевых шортах. За "работу" вручили громадную варёную свёклу, которую Володя сунул за пазуху. Возвратился он с "дела" весь в живописных свекольных тонах, и Илья Семёнович со смены подоспел. Что тут началось!
— Расколол он Володьку в два счета, взял за руку и, размахивая ворованной свёклой, отправился к "Мустафе" – главному бандиту на районе, — вспоминает Нина Ильинична. – А мы с сёстрами и другими соседскими детьми увязались за ними. Не побоялись же! Хотя блатные детей из своего района не трогали, даже защищали от чужих! И ходить по улицам нам было не страшно. Прибегаем во двор Мустафы: отец на него орёт! А Мустафа клянётся, что это в жизни Володьки – первый и последний шухер. Слово своё он сдержал.
Слышишь, как поют? Значит, снова голодные!
Когда шла сталь, сталевары могли месяц жить на заводе "Серп и молот". Если отливка была с браком, его исправляли. А после хорошей — отпускали домой отоспаться, помыться и повидать семью.
— Отец приходил, и соседи расходились по комнатам, — рассказывает Нина Ильинична. — Мать на кухне ставила большое жестяное корыто и мыла отца из ковшика. Он — в чистом белом исподнем шёл в комнату спать. И все мы — четверо его детей — садились вокруг его кровати и ждали, когда он проснётся и можно будет, наконец, с ним поиграть. В полной тишине смотрели на его глаза. И стоило отцу повернуться и моргнуть, как мы бросались с ним обниматься и начинали галдеть. Он нас не ругал, потихоньку просыпался и включался в игру. А ведь спал-то всего часа четыре! Мы не давали ему отдохнуть! Да и на заводе — среди сталелитейного цеха — особенно не поспишь! Не знаю, может, любовь отца к детям обострила война. Он и мать очень любил, и нас. И на всех его хватало. Ни одного мужчину в своей жизни я больше не встречала, чтоб он так любил детей!
Илья Борисов получал от завода карточки "на усиленное питание", назывались они "Лидер". Детские карточки были тоже "не очень скудные". Лишь мама-домохозяйка имела паёк "по ленинградским нормам". Белый хлеб и сахар с отцовской карточки могли поменять на чёрный и крупу. Однако голод в семье помнят хорошо. Как-то мать сварила детям кашу из картофельных очистков. Детей рвало. Иногда она готовила суп из сгущёнки с разваренным хлебом, типа мамалыги.
— Иной раз отец посадит нас вокруг стола, и мы песни поем! – вспоминает свекровь. – Наверное, отвлекал, а соседи комментировали: "Вишь, как Борисовы заливаются! Видать, снова жрать нечего!" Вот день Победы я совсем не помню, зато врезалось в память, как в 1947 году отменили карточки, и мы с отцом пошли за хлебом в булочную. Я взяла в руки белый, душистый батон-кирпичик, сжала его в руках, и он весь в моей ладошке уместился! Такой уж был мягкий! Ну, а праздники и в войну, конечно, были. Как объявят в тарелке-репродукторе: "От советского Информбюро. Наши войска взяли Орёл, Витебск или Курск!" Так мы и бежим со взрослыми на улицу: радоваться и салют смотреть!
Кто еще помнит колодцы Смоленщины?
В 1941 году Якшино заняли немцы, и в избе Борисовых – самой светлой и просторной в деревне — устроили госпиталь. Местных поначалу не трогали, продукты не отбирали, жаловались, что их заставляют воевать, что дома ждут жены с детьми. Однако деревенские девки от них сразу старались держаться подальше.
Братья Ильи Семёновича бежали от немцев на фронт. Сергей погиб, Юрий выжил. Самому младшему – Пете — было 14 лет, и он плохо видел, но тоже бежал. В одной деревне он спрятался в заброшенном доме, но его нашли и отправили батрачить на немцев.
Когда советские войска перешли в наступление, Петю освободили, и… осудили на 10 лет по ст. 58, как врага народа, без права переписки.
Открытка из Германии от дяди Фёдора от 28 февраля 1945 года. Фото: из архива Алисы Агранат
Петра реабилитировали в 1953 году после смерти Сталина и определили местом проживания посёлок Мама в Иркутской области, близ реки Мама. Он приехал в Москву – в гости к своему брату – Илье. Только тогда Нина Ильинична и поняла, что у неё есть ещё один дядя. Но до освобождения Пети в семье при детях о нём не упоминали.
— Был он невысокий, полный, невзрачный, — вспоминает свекровь. — Да какая жизнь у него была! Война, посадили ни за что, издевались. Враг же... А матери каково было! Отца-то у них ещё до войны кулаки убили, привязали за шею к коню и пустили по деревне. Уж не знаю за что, только дядя Юра очень часто приговаривал: "Илюша, ты в церковь-то ходи, а попам не верь!"
В 1943 году в Якшино пришла рота СС, и немцы при отступлении совсем озверели: начали детишек в колодцы бросать. Тетя Маруся – сестра отца – рассказывала мне, что колодцы просто кишели детьми. Уж не знаю, почему этого о войне не рассказывают. Это же — правда!
