Легендарная Таганка, судьба и хорошая компания
Что такое судьба — вопрос чисто философский, для вечернего разговора перед камином. Видите ли, у меня не было выбора. В детстве, когда спрашивали, кем я хочу стать, отвечала в одно слово: великойактрисой! Но в театральное училище меня не приняли. Я шепелявила. Зато закончила экономический факультет университета. Кстати замечу, что дополнительное образование не мешает, а наоборот — расширяет кругозор. Нет большей глупости, чем утверждение, что актёры должны быть глупые.
На пути в профессию я прошла несколько очень хороших компаний, начиная со Студенческого театра МГУ. Там Ролан Быков поставил спектакль “Такая любовь”, на который вся Москва ходила. Именно этот успех сразу сделал из Ролана режиссёра, которого начали везде приглашать. А Ия Саввина стала признанной актрисой без театрального ВУЗа.
Так уж случилось, что мы объединились в то единое целое, которое и определило конечный результат. Получилась хорошая компания единомышленников. Тот же процесс пошёл и на ранней Таганке. У нас не было иерархии возрастов, званий — мы все были равны и начинали старт вровень. Потом от этого старта люди стали вырываться, двигаться вперёд.
Иногда так и хочется сказать тем, кто “завоёвывает”, конфликтует, спорит — не надо бороться, надо жить интересно!
Алла Демидова (Гертруда) и Владимир Высоцкий (Гамлет) в "Гамлете", Театр на Таганке, режиссер Юрий Любимов, 1971 Фото: ТеатрЯ выскочила благодаря фильму “Дневные звёзды”. Володя Высоцкий пел и под его обаянием оказывалось всё большее и большее число людей. Приобрёл яркость Леонид Филатов. Возможно, это многим покажется странным, но именно индивидуальности образовали костяк, создавший знаменитую Таганку. До сих пор считаю это залогом успешного завершения начатого дела.
Например, Андрей Тарковский месяцами ждал, чтобы собрать группу единомышленников. Мне повезло — вокруг образовалась классная московская компания: Мераб Мамардашвили, Саша Пятигорский, Эдисон Денисов, Игорь Виноградов, Олег Чухонцев, Боря Биргер.
С Бирговым мы, уже состоявшиеся, устраивали кукольные театры. Боря сделал куклы Ахмадулиной, Окуджавы — короче, всей нашей тусовки. Ночами сидели, писали сценарии. Потом с этими куклами разыгрывали. Мне, как правило, доставалась Белла Ахмадуллина с её волнующе-печальным голосом. На эти постановки приглашали гостей, следили за реакцией.
Сейчас я не вижу в Москве хороших компаний — все сидят в интернете — что, с одной стороны, очень хорошо, а с другой — разжижжает мозги. Дело в том, что мы там получаем одинаковую информацию, это нивелирует. А я вам говорю — надо вырываться!
"Вы играете Пастернака, а мы — Шекспира"
За последние полвека во всём мире можно по пальцам пересчитать число спектаклей, после которых “всё меняется”. Но есть очень удачные. Они запоминаются, западают в душу. Например, полгода назад в театре Фоменко Поповский с молодыми артистами поставил “Сон в летнюю ночь”. Надо заметить, что это одна из самых сложных пьес Шекспира. Она запутанная, в действиях героев много мутного, а в результате получается не лёгкая весёлая комедия, а нечто тяжеловесное.
Я сама бралась за её постановку с дирижёром Владимиром Юровским и его оркестром в зале Чайковского. У него к тому времени уже имелся опыт — они играли спектакль в Англии, где одна актриса читала под музыку вставки из текста на английском языке. Когда он предложил мне сделать то же самое, я взяла все переводы и целое лето их читала, чтобы интересно скомпоновать. Показ был всего один раз, а работала я месяцев пять. Казалось бы, для чего? Да для себя! Помню, как на Таганке у нас ставили “Гамлета” и Володя Высоцкий подделывал перевод для себя — кроил разные куски, в основном Пастернака, но добавлял и от Лозинского. Кое-что переделывал сам… В программке значилось имя Пастернака. Так вот — заходят к нам как-то после спектакля английские коллеги и прямо с порога: “Счастливые, вы играете Пастернака, а мы — Шекспира! Такую поступь его тяжёлую”.
У актера должно быть интересное прошлое
В сегодняшнем театре все научились играть — хорошо, одинаково, в основном по схеме — “я в предлагаемых обстоятельствах”. Короче, пришли к тому, что все мастеровиты, все всё более или менее понимают, на все вопросы могут найти ответы в интернете. Даже внешне исполнители подчас очень похожи — лица, походки, бороды, голоса… Для актёра это опасно, потому что надо вырываться из толпы, из общего сознания.
Индивидуальность не измеряется ни цветом волос, ни длиной бороды. Это зависит, как ни странно, от прошлого — от тех событий, которые стоят за спиной. Именно это – самое главное в нашей профессии. Выдвигаются только те, у кого интересное прошлое. В любом качестве — интеллектуальном, социальном. Именно это сегодня самое интересное, потому что от него зависит подача образа, осмысление произведения.
Ты и я (1971)Труднее всего в нашей профессии даются паузы. Потому что пауза на сцене — это плёнка такого напряжения, которую можно даже потрогать руками. Осенью я была на знаменитом Белградском фестивале авангардных театров. Когда-то Таганка получала на нём премию за “Гамлета” и “Вишневый сад”.
Так вот — теперь на этом фестивале практически все спектакли на одно лицо. Обязательно экран на сцене, разговор, рассказ. Ну и в зависимости от фантазии режиссёров что-то ещё.
Открывая фестиваль, на сцену вышел Боб Уилсон. Сегодня это, пожалуй, самый интересный режиссёр на мировой сцене театра. Боб Уилсон появился, встал и молчит. Зрители ждут. Время идёт. Тишина. И вдруг прямо физически ощущаю, как через эту тишину прямо ко мне какие-то нити протягиваются. Он ни слова не говорит, а я его слышу!
Игра по вертикали
Самое последнее дело ругать публику. Начинающие актёры всегда двигаются по горизонтали — я и партнёр, боясь оторваться друг от друга. Это для школы хорошо. Потом, расширяя пространство, появляется треугольник — я, режиссёр и партнёр. Это азбука.
Совсем другое — древнегреческие трагедии. К ним нельзя подходить с ключом психологического русского театра. Там играешь по вертикали. Древнегреческие театры начинались с восхода солнца, а строились так: вы — амфитеатр, я — сцена и просветы, через которые проникал свет заходящего солнца. Основные монологи в трагедиях были обращены к светилу — оно как раз в зените находилось. Потому что и Медея, и Федра — они внучки солнца. На закате герои умирали. Зрители в это время приходили, уходили… Актёры на них меньше всего внимания обращали. Они играли для богов, по вертикали.
Фото: Древнегреческий театр в Милете - Кария
И я тоже стала играть так. Когда я выхожу на сцену мне всё равно — звонят там телефоны, ходят-выходят, шуршат бумажками или разговаривают зрители. Не я к ним, а они ко мне пришли. Не я за зрителем, а они за мной пусть идут.
Знаете, одно время были популярны шоу с экстрасенсами, гипнотизёрами. Спрашиваю одного: как вам давалась работа с залом? Он в ответ: если есть 35 процентов гипнотизируемых, то считайте зал ваш. Если нет — ничего вы с залом не сделаете. Это и к нам относится.
Тайна актерского мастерства
Надо слушать судьбы. У актёров нет свободы выбора, зато есть свобода отказа. И вот отказом от того, что не по душе, можно сформировать какую-то биографию. Вот, например, Игорь Миркурбанов? Его игра в спектакле МХАТа по “Братьям Карамазовым” произвела на меня сильное впечатление. В других спектаклях он стал повторяться — тайна вроде и осталась, но одно и то же… Следом пошли ошибки. Когда же я увидела его в фильме, где роль для него явно мелковата, в какой-то передаче… Передо мной был уже просто крепкий профессионал. А мастер исчез и никакой тайны не осталось.
Театр Кабуки и Но
В театре Но перед сценой находится зеркальная комната. Актёр, посещая её перед тем как выйти на сцену, зрительно удваивается, утраивается, множится. Задача его состоит в том, чтобы в этом зеркальном лабиринте “поймать” и удержать именно тот образ, который он понесёт на сцену, к зрителю.
Фото: YouTube
Однажды я пришла в театр Кабуки со своим другом, профессором японского университета, переводчиком Чехова, на коротких утренних спектаклях. Нас встретил ужасный запах рыбы. А я знаю, что, когда в театре пахнет чем-то съестным, считайте, что спектакль провалился.
Потом раздались удары-звонки, всё убрали, вытяжки заработали — запах испарился, словно по волшебству.
В зале в основном сидели японцы. Смотрели, на мой взгляд, не очень внимательно, пока на жёлтую дорожку не вышел самурай и встал в стойку. Наступила полная тишина. А уже через минуту зал взорвался аплодисментами. “Что он сделал?” — спрашиваю приятеля. Тот вскидывает брови: “Вы что, ничего не видели? Он сначала набирал энергию, а потом так резко сдвинул брови, как никто до этого не делал!” И вот, чтобы на это посмотреть, японцы приходят, как любители музыки в Милане в оперу — услышать одну ноту известного певца.
